Array Сборник - Вечное возвращение. Книга 2 - Рассказы

– Что я могу сказать, товарищи?., то самое, что луг нахрапом действительно взял вот этот самый Касторка и не хочет отдать теперь. Я хочу все как есть по закону, по декретам… Декреты говорят: вернуть землю. А Баран не ворочает. Который год самовольно косит Кувшинки. Всей волости известно, что Кувшинки я купил, и моя они собственность. Больше я ничего не могу сказать… Прошу вернуть мой покос.

– Вопросы есть? – обратился Дубонос к заседателям.

Заседатели мотнули головой. Правый думал:

«Хорошие кобели завелись. Надо на зайца сходить.

Снег выпал… зайца по снегу с собакой хорошо брать».

Левый сопел:

– Чего там долго канителить?., выпили, закусили… все дело знаешь, а расспрашиваешь… У Жерди волосы седеют… Эх-хе-хе… стар бестия стал, а жулик… старый писарь…

Жердь бегло писал, трещало перо, шумела бумага, потом он сильно нажал на перо, поставил жирную точку и предложил Страшному:

– Распишись…

Страшный засуетился, заегозил, положил папаху на краюшек стола, бережно взял протянутую ручку, постучал пером о дно чернильницы и начал писать.

– Ну, ты что скажешь? – обратился Дубонос к Касторию.

Баран поднял глаза.

– Я не знаю, чего от меня хочет Алексей Страшный… сами, товарищи, знаете, что покос мне даден законно: Агап бумаги выдал за печатками.

Дубонос вскинулся:

– Законно… а бумаги-то твои с печатками где?.. Покажи…

– Потерял я, товарищ председатель…

– А не врешь, что потерял?.. Может быть, и не было?..

– Было, вот как бог свят…

– Ну, говори, говори.

– На чем же это я, а?..

Кастория смешался, пол поехал влево, потом вправо, потом вверх поднялся, а председатель Дубонос вниз поехал.

– Чего молчишь?.. Говори…

Баран собрался с силами:

– Больше я ничего не могу сказать… районный без меня покос обследовал… мне его власть отвела… я холил его, берег… не знаю, чего Алексей от меня хочет…

– Распишись, – торопил Жердь.

Баран дрожащей рукой вывел фамилию…

Над скамейками, над мужиками пар стоял. Красные, бородатые, лохматые мужики потонули в синей испарине. Воздух, как кирпич, отяжелел. Запахло овчинами, плотным хлебом, кислой капустой. Дубонос расстегнул пиджак.

– Позовите Синицу…

К столу протиснулся высокий, тощий мужик. Нос у него был малиновый: не раз заглядывал в стаканчик. Руки большие, жилистые, а лицо лисье. Синицу все знали в округе, как первого враля и бестолкового непутевого мужика.

– Что скажешь по делу?..

– По делу-то… все знаю… перво-наперво покос – Алексея Страшного, он канавы рыл нонечи, я собственными глазами видел… а Баран Касторка покосом никогда не пользовался, он соврал…

Жердь усиленно записывал.

Синица кончил показание.

– Фока Зуй…

На середину вышел низенький, толстенький мужичок с бабьим голосом. Со скамейки раздались голоса:

– Недоносок, а тоже в свидетели сунулся…

– Прош…у… соблю…д…а…т…ь ти…ши…ну.

– Что знаешь?..

– Я подтверждаю все, что Синица говорил…

– А откуда ты знаешь, что он говорил?..

– Я все слыхал…

Мужики загоготали:

– Свид…е…т…е…ль…

– Садись…

Судьи разом поднялись и ушли в каморку на совещание. В большой судной избе сразу все заговорили. Многие стали крутить и мусолить цыгарки.

У Страшного собрались мужички поплотнее одетые и подзадаривали:

– Ишь, молодчик… чужую собственность захотел присвоить… судьи его проучат… Ну, как сын твой, сват… что пишет из города… А ты, кум… го…го…го… Гы…гы…гы… О…О…О…

Мужики разошлись.

Касторий Баран стоял в уголке и думал про деда, про Маринку, про бобовиков-ребят, про Кувшинки…

«Ежели отнимут, пропал…»

Вошел суд. Судьи и мужики слушали.

Жердь раздельно читал:

«Рассмотрев обстоятельства настоящего дела и выслушав показания сторон и свидетелей, комиссия нашла, что луг всегда принадлежал Алексею Страшному, что документов у Кастория Барана на спорный луг не оказалось, что ухаживал за покосом и берег его Алексей Страшный, а потому, на основании декрета ВЦИК'а от 12 марта 1922 г., комиссия определяет:

Иск Алексея Страшного признать правильным и подлежащим удовлетворению. Касторию Барану в пользовании спорным покосом отказать».

В глазах рябило от мертвящего снега-савана. И не был похож он на тот зимний осьмнадцатого года снег, который парчей горел.

В душе были пустота и темень. Дорога бежала, уныло изгибаясь.

Приехал во двор. В окно выглянуло тревожное лицо Марины. Выглянуло и скрылось. Она выбежала на улицу в одном ситцевом платочке и стала помогать мужу убирать лошадь.