Василий Слепцов: Трудное время

Рязанов стоял перед ней, наклонив голову, опустив глаза, и слушал.

— За это объяснение я особенно вам благодарна.

На слове особенно она сделала ударение.

— Этим объяснением вы предостерегли меня от очень важной ошибки. В эту ночь я пережила душевный кризис, но теперь я уж совсем здорова. Вы помогли мне в этом. Вы, может быть, и сами не знали, какую оказали мне услугу. Но я вам должна сказать еще одну вещь, которая, вероятно, вас очень удивит. Слушайте! Все наши рассуждения, все, все решительно я помню, я не забыла ничего, каждое ваше слово я помню и знаю, что это так, что вы мне правду говорили…

— Да-с.

— Но странное какое дело, — представьте, что сегодня я уж вам не верю; то есть я как-то вам именно не верю. Это вас удивит, конечно?

— Нет, — поднимая глаза, ответил Рязанов. — Я знаю еще другой подобный случай, мне одна барыня вот тоже говорила: я, говорит, знаю, что земля кругла, но я этому не верю.

Марья Николавна закусила губы и торопливо заговорила:

— Ну да; и я знаю, что у вас на это хватит остроумия, только вы напрасно трудились: на этот раз я говорю совсем серьезно.

— И я на этот раз так же серьезно отвечаю вам, что в моем сравнении нет ничего для вас обидного; напротив, это так и следует: не верьте никому и мне в том числе; тем лучше, — меньше будет душевных кризисов, меньше ошибок.

— Нет, я на это не согласна.

— В таком случае как вам угодно, а я должен ехать, потому что пока мы здесь беседуем, один прилежный земледелец, приглашенный мною, чтобы довезти меня до города, потеряет много золотого времени.

— Ах, я вас не держу.

— Вы не имеете ничего больше сообщить мне?

— Н-ничего.

Марья Николавна покачала головой.

— Прощайте!

Она протянула ему руку. Рязанов еще раз мельком взглянул ей в лицо: оно было совершенно холодно.

— Прощайте, Иван Степаныч, — сказал Рязанов, входя во флигель.

— Куда вы? Едете? Ну, вот! Не ездите!

— Что же делать, надо ехать.

— Эх, вы! А я было собирался с вами за зайцами! А? Как бы закатились! Ну, так постойте же, я вам завяжу, — говорил он, вырывая у Рязанова узел. — Ничего вы не умеете.

Рязанов принялся застегивать чемодан.

— Да что, в самом деле, — говорил Иван Степаныч, — и я сам погляжу, погляжу, да и тово… уеду тоже куда-нибудь, в Польшу, — вдруг решил он, поднимая узел. — А? Как вы думаете? Отличная штука! Вы тоже в Польшу? Поезжайте, поезжайте! Вот там места-то, говорят [59] Правительство Александра II, жестоко расправившись с польским восстанием 1863 года, решило заменить польских чиновников русскими, и чиновничьи места в Польше стали соблазнительной приманкой. .

— Да, места, — не слушая, ответил Рязанов, нагнувшись над чемоданом.

Пока Рязанов с помощью Ивана Степаныча укладывал свои пожитки в телегу, ко флигелю подошла старая дьячиха и привела сына, одетого в заячий тулупчик. Она долго крестила его и, усадив в телегу, все еще кутала и прикрывала старым ситцевым одеялом, торопливо доставала из-за пазухи какие-то узелочки и, будто украдкой от кого-то, совала ему в карман; наконец, сняла с себя платок и повязала ему на шею.

Марья Николавна все время стояла у окна, и, когда мужик задергал вожжами и замахал на лошадей хворостиной, она вздохнула, опустив голову, тихо и задумчиво прошла в свою комнату и стала укладываться в дорогу.

Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. М., Гослитиздат, 1960, с. 446–447, (Новиков говорит о рассказах «Ночлег» и «Питомка».)..

См.: Л. Н. Толстой о литературе. М., Гослитиздат, 1955, с. 272.

См.: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, с. 413.

М. Горький. Материалы и исследования, т. 3. М. — Л., 1941, с. 146.

Об этом см. в статье К. И. Чуковского «Литературная судьба Василия Слепцова» («Литературное наследство», т. 71. М., 1963, с. 7–8). Показательно также следующее высказывание А. М. Горького: «Возьмите нашу литературу со стороны богатства и разнообразия типа писателя: где и когда работали в одно и то же время такие несоединимые столь чуждые один другому таланты, как Помяловский и Лесков, Слепцов и Достоевский, Гл. Успенский и Короленко, Щедрин и Тютчев?» (Собр. соч. в 30-ти т., т. 24. М., Гослитиздат, 1949–1955, с. 66; статья «Разрушение личности»).

М. Горький. Собр. соч. в 30-ти т., т. 24, с. 219.

Рукопись романа (неопубликованного) находится в ЦГАЛИ (ф. 331, on. 1, ед. хр. 12–17), состоит из пяти частей и содержит около 600 машинописных листов.