Николай Гейнце - Рассказы

Вся жизнь матери была в ее ребенке.

Ежегодно свято соблюдался в неприютной землянке день 24 декабря. Посередине убогой комнатки ставилась маленькая елочка, украшенная грошовыми гостинцами, и мать встречала Рождество Спасителя, любуясь радостью своей дочурки, весело и беззаботно прыгавшей вокруг освещенного и украшенного деревца.

В описываемый нами день елочки этой зажжено не было. Малютка уже около месяца лежала в постели — сильная простуда разрушила слабый организм ребенка.

Мать день и ночь просиживала у ее изголовья, но заботы ее не помогли.

В ночь на 25 декабря ребенок ушел на елку к Христу.

Долго еще бедная мать сидела перед ним, не спуская глаз с безжизненного, вытянувшегося тельца, как бы все ожидая, что оно пошевелится, и лишь когда убедилась в роковой истине, она осторожно оделась, будто боясь потревожить ее вечный сон, тихо отворила дверь и вышла.

Ни одной слезинки не показалось на ее глазах.

Очутившись над прорубью, за секунду до осуществления роковой мысли, за секунду до перехода в другой лучший мир, все ее прошлое — со дня ее детства до страшного момента оставления ею холодного трупа ребенка там, в пустой землянке, — пронеслось перед ней яркой живой картиной.

Ее душит внутренний жгучий жар этих воспоминаний.

Она усиленно дышит, бессознательно глядя в пространство.

В рассыпанных кругом по снежным кристаллам искрометных блестках — отражениях холодной, но яркой луны «страны изгнания» — ее воспламененному воображению чудятся иные огни.

Вспоминается ей тоже все залитое огнями пространство. Громадная зала представляется ей — она и теперь, кажется, вдыхает насыщенную ароматами атмосферу. Слышится ей и теперь мягкий шелест нарядной толпы, звуки музыки, полные неги.

Она вспоминает свою «первую елку».

Горькая усмешка скользит по полураскрытым от тяжелого дыхания устам.

«Да разве я и теперь не единственная гостья на елке у холодной, богатой, роскошной природы?» — мелькает в ее уме вопрос.

Она почти весело озирается кругом, любуясь переливами огней в ледяных и снежных кристаллах.

Вот она встала, с силой рванулась вперед, как бы падая в чьи-то объятия.

Раздался сильный всплеск воды и все опять тихо.

На ледяном выступе реки, у края проруби, черным пятном виднелся оставленный ею дырявый шерстяной платок.

Кругом все также весело искрились разноцветными огнями ледяные и снежные кристаллы, отражая кроткий блеск яркой луны.

Нагоревшая сальная свеча в мрачной землянке тускло освещала окоченевший труп маленькой девочки.

В «общественном собрании» тоже гасли одна за другой свечи в канделябрах и люстрах. Лишенная своих украшений елка печально стояла посреди темнеющей залы. С полными руками конфет и игрушек разъезжались по домам счастливые наступившим праздником дети.

Свиделась ли гостья на елке у природы со своею дочерью на елке у Христа?

Было два часа великой ночи на Светлое Христово Воскресение.

Роскошный дом Сергея Прохоровича Сазонова сиял огнями. В столовой был великолепно сервирован стол для разговенья. В доме, кроме прислуги, был один Сергей Прохорович. Вся семья его, состоящая из жены, трех дочерей и двух сыновей, была в церкви;, ему же что-то нездоровилось и он остался дома. На разговенье ждали гостей.

— Я здесь, кстати, и распоряжусь, — сказал он жене, отправляя ее с детьми к заутрени.

Молча ходит он по своему комфортабельному кабинету в ожидании возвращения семьи из церкви и приезда приглашенных.

Вдруг он остановился посреди комнаты, как вкопанный. Глубокие морщины появились на красивом лбу этого, далеко не старого человека с легкою проседью в черных как смоль волосах на голове и бороде — видимо, его осенила какая-то гнетущая мысль…

Он вспомнил своего покойного друга и товарища по делу — Павла Николаевича Храброва… Вспомнил, как они оба начали то дело, которое привело его, Сергея Прохоровича, к богатству и почету, а Храброва к преждевременной могиле от излишних трудов. Вспомнил, как умирающий просил его позаботиться о его семье — жене и трех малолетних детях, и как он, Сергей Прохорович, обещал ему эту заботу. Но что же он сделал для этой семьи? Он принял жену его на службу в одну из своих контор с жалованьем по тридцати рублей в месяц и на этом успокоился. Бедная женщина гнет спину за эти гроши, на которые она едва перебивается в маленькой квартирке на Песках с тремя детьми подростками, с девяти часов утра до восьми часов вечера, а ночи проводит за домашней работой, а он… он утопает в роскоши. Нужда, и им когда-то испытанная, представляется ему чем-то далеким-далеким. Он забыл ее.