Владимир Богораз - Собраніе сочиненій В. Г. Тана. Томъ пятый. Американскіе разсказы [Старая орфография]

— Знаете, я вамъ правду скажу. Я никогда ничего не имѣлъ противъ евреевъ, а теперь я озлобленъ до-нельзя. Разожглось у меня сердце… Помилуйте, какой-нибудь полицейскій чиновникъ, пьяница, вызываетъ меня на слѣдствіе. Послѣдній прощалыга, Хлумицкій, показываетъ, будто я громилъ. А я говорю: «Ты какъ смѣешь, мерзавецъ, клеветать?» — А слѣдователь вмѣшивается: «Вы не имѣете права такъ говорить».

Это знаменитый Плахинъ, помощникъ желѣзнодорожнаго мастера. Цѣлый рядъ свидѣтелей, евреевъ и христіанъ, единодушно показалъ о томъ, что Плахинъ руководилъ одной изъ погромныхъ партій. Особое присутствіе, впрочемъ, не обратило никакого вниманія на эти показанія, и Плахинъ появился въ залѣ суда только одинъ разъ, и то въ качествѣ свидѣтеля.

Настойчивость обвинителей тѣмъ не менѣе произвела сильное впечатлѣніе на Плахина.

— Ахъ, этотъ Хлумицкій, — повторяетъ онъ поминутно, — если бы я могъ, я бы его!.. Счастливъ его Богъ, не попадается онъ мнѣ подъ руки.

Наружность Плахина весьма внушительна. Онъ высокъ, костлявъ, съ маленькими свирѣпыми глазками и короткими огненно-рыжими волосами. Руки у него длинныя, съ огромными кистями, какъ у орангутанга. Онъ ходитъ въ валенкахъ, обшитыхъ кожей, и въ дубленномъ полушубкѣ. Въ разговорѣ, вспоминая своихъ враговъ, тотчасъ же вспыхиваетъ, стискиваетъ кулаки, даже скрежещетъ зубами. И глядя на его лицо, невольно думаешь: дѣйствительно, не дай Богъ попасться ему въ руки, особенно въ темномъ переулкѣ!..

Оказывается, однако, что внутренняя природа Плахина сложнѣе того, что можно предполагать по ея внѣшней вывѣскѣ.

— Я вамъ скажу, за что меня ненавидятъ евреи, — неожиданно заявляетъ онъ, — за то, что я не потакаю ихнему звѣрству. Знаете, я не могу видѣть крови ни въ животномъ царствѣ, ни въ людяхъ. Когда увижу, такъ худо станетъ, даже сердце мутится. При томъ же животное я такъ сожалѣю, что если вижу, кто истязаетъ, то догоню и отниму, и сгоряча толкну. Даже я должность принялъ, состою животнымъ попечителемъ отъ общества животнаго Покровительства.

«За два года составилъ 64 протокола, за лошадей, телятъ и птицу, и всѣ довелъ до штрафа. Потому онъ накладетъ 30 телятъ въ телѣгу, а самъ сядетъ сверху и ѣдетъ.

Больше всего протоколовъ противъ евреевъ. Положимъ, что касаемо животныхъ, то и русскіе звѣри. Напримѣръ, я Пискунова привлекалъ и на штрафъ навелъ. Русскій мужикъ, знаете, больше бьетъ, но его труднѣе поймать, а лошадь у него исправная. У еврея лошадь хуже, изрѣзана, издергана. Больше это отъ бѣдности, но я все равно къ отвѣтственности привлекаю.

— Ай, господинъ Плахинъ, на что же вы заступаетесь? Мы были въ пустынѣ, насъ тоже гнали, мы были въ крови… — Но я не могу. Быть можетъ, я немного пристрастенъ, но, какъ чиновникъ, не могу потакать»…

«Животный попечитель» и руководитель погрома, отвращеніе къ крови и готовность къ дракѣ, любовь къ лошадямъ и телятамъ и вытекающее изъ нея чувство чиновничьей отвѣтственности за дѣйствія обывателей, — какъ совмѣщается все это въ одной и той же человѣческой душѣ?..

Впрочемъ, относительно погрома Плахинъ настаиваетъ на самомъ упорномъ отрицаніи.

— Чтобъ я разбивалъ людей! — повторяетъ онъ, — да я не такъ воспитанъ. Для меня еврей ли, нѣмецъ ли — все едино. Просто, есть у меня два дома, собственность въ Курской губерніи двадцать десятинъ; съ другихъ-то, съ жуликовъ, съ уличнаго сброда, не много взыщешь, а съ меня можно.

«Я, конечно, сознаю, что демократы зло. Намъ, старшимъ мастерамъ, отъ нихъ вражда. Мы даже начальнику дороги жаловались, что изъ-за этихъ прокламацій, что молодежь читаетъ, развивается дерзость, непочтеніе къ старшимъ и къ мастерамъ. Они насъ ненавидятъ. Но я энергичный господинъ, демократовъ не боюсь. Напримѣръ, я помогалъ полицеймейстеру задерживать евреевъ, которые пріѣхали изъ Бобруйска. Смотрю — на вокзалѣ полицеймейстеръ шашку вынулъ: „Назадъ!“ Я тоже руки разставилъ, загородилъ дорогу. Стали ихъ обыскивать, но ничего не нашли. И хотя бы мы надъ ними сдѣлали разбой, такъ они на то арестованы, подъ подозрѣніе взяты. За такихъ начальство не стоитъ. А Хлумицкій, гадина, говорилъ, будто я Купина лавку разграбилъ, но я просто поѣхалъ за дѣтьми въ гимназію въ два часа. А въ лавкѣ у Купина и товару рублей на сто не было. Стоило бы мараться!..

У меня дѣти маленькія учатся, я зналъ, что они будутъ бояться. Отвезъ ихъ домой на извозчикѣ, потомъ въ четыре часа иду по Замковой улицѣ. Два старика тамъ, это меня возмутило. Ѣхали себѣ съ спокойной совѣстью и ничего не ожидали. Вдругъ три босяка съ дубовой ножкой отъ стола. И кричу: „брось!“ А они уже покатились съ дрожекъ. Я сказалъ городовому на углу: „Ты чего, такой сынъ, не видишь?“ А онъ говоритъ: — „Они уже ушли. Я ихъ, вправду, не вижу“. Потомъ я дальше пошелъ. Вижу, у монопольки сидитъ старикъ, весь въ крови, еврей. Я пошелъ къ нему, хочу взять его, завести во дворъ, обмыть. А онъ побѣжать отъ меня, видя во мнѣ русскаго и врага. Тутъ самоваръ, швейная машина, все разбитое, бутыль наливки разлита, будто кровь. Такъ худо смотрѣть. Потомъ дальше поворачиваю, идетъ босякъ, несетъ ручной сакъ. — „Ты, говорю, откуда это сперъ?“ — „А тебѣ что?“ — „Ахъ ты, такой сынъ, дай сюда!“ Бацъ его по мордѣ. — „Ковалевъ, сторожъ, отдай жандармскому, пусть заявитъ!“ Я это сдѣлалъ для назиданія своихъ дѣтей, пусть видятъ, что за кражи по мордѣ бьютъ. А дѣти говорятъ: — „Оставь, папа!“ А онъ такъ грубо отвѣчаетъ: — „А я развѣ одинъ, всѣ такъ!“ Думалъ, это изъ лавки Тамаркина, а оказывается, что отъ Перчаховской. А она на судѣ говорила: „Господинъ судья, скажите Плахину, пусть отдастъ мой чемоданчикъ!“ Непремѣнно я подамъ на нее за клевету.