Пётр Якубович: В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 1

Среди литературы, посвященной царской каторге второй половины XIX века, главным образом документальной, очерковой, этнографической, специальной (Чехов, Максимов, Дж. Кеннан, Миролюбов, Ядринцев, Дорошевич, Лобас, Фойницкий и др.), ни одна книга не вызвала такой оживленной полемики, как «В мире отверженных». В литературном отношении она была почти единодушно признана выдающимся художественным произведением, достойным стоять рядом с «Записками из мертвого дома» Достоевского. Сам Якубович, скромно оценивая свой труд, признавал, что его замысел сложился под влиянием замечательного творения Достоевского.

Из современной автору литературы «В мире отверженных» чаще всего сопоставлялись с рассказами М. Горького о «босяках». Якубович заметил в письме к М. Горькому от 29 января 1900 года: «Мне кажется, что герои наши много родственны между собой, разница только — в отношении к ним авторов или, вернее сказать, в душевном строе авторов».

Книга вызвала острые споры, далеко выходящие за пределы литературных вопросов. Ее обсуждали юристы, психиатры, врачи. Книга стала фактом общественного значения.

Реакционеры из «Московских ведомостей» и «Русского вестника», ссылаясь на очерки Мельшина, пытались оправдать репрессивную политику царизма против каторжан, в том числе и политических, родством укрощения которых могут быть лишь «цепи и палка». реакционеров поддержала официальная юридическая наука, увидев героях Мельшина закоренелых «преступников от рождения». [10] П. И. Ковалевский. Психология преступника по русской литературе о каторге. СПб., 1900, стр. 111.

Либерально-народническая критика, выискивавшая черты бытовых устоев «русской общины» и в тюремном быте, была разочарована. В книге Якубовича она не обнаружила изображения «общинных идеалов» и потому упрекала автора в том, что своими очерками он «провинился против истинного народничества». [11] «Русская мысль», 1897, № 12, стр. 556; письмо Якубовича к Горькому от 14 февраля 1900 года.

Якубович выступил против критики, извратившей гуманный смысл книги. Он утверждал, что уголовная каторга — это еще не народ, а «подонки народного моря». «Народ русский — не то же самое, что сборище убийц, маньяков, воров, насильников и развратников, — отвечал Якубович своим оппонентам. — Пускай все эти люди из того же народа… пусть еще многие найдут в себе силы вновь возродиться и опять войти в великое народное море… И, однако, преступная душа все-таки не душа народа русского! Всеми силами слова я протестую против такого отождествления». Демократизм взглядов и суровая правда жизни предохранили автора от «переслащенного» либерального «народолюбия».

Главную задачу своей книги писатель видел в пробуждении истинно гуманного отношения к «отверженным», в стремлении найти пути к их возрождению. Оценивая содержание «В мире отверженных», большевистская «Звезда» отметила, что «Мельшин повел нас в самую глубину того мира, отверженного и несчастного, о котором болело сердце. И в темном мире с невыразимой яркостью блистала душевная чистота непримирившихся», среди которых главную роль играли сосланные на каторгу революционеры.

Сопоставление идейно-художественного содержания «В мире отверженных» с «Записками из мертвого дома» Достоевского позволяет выявить не только преемственность книги Якубовича, но и своеобразие ее замысла. «Записки» Достоевского создавались в эпоху падения крепостного права и художественно ярко запечатлели трагический и зловещий образ «мертвого дома» российской самодержавно-крепостнической действительности. Очерки Якубовича правдиво воспроизвели картину русской каторги в эпоху интенсивного капиталистического развития страны.

Большинство каторжников принадлежало уже к пореформенному поколению, когда шла «быстрая, тяжелая, острая ломка всех старых «устоев» старой России». [12] В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4-е, т 16, стр. 301.

Ломались человеческие судьбы, разрушались семьи, росло число преступлений, каторжные тюрьмы были переполнены. Крестьянство протестовало против буржуазно-помещичьего грабежа, и этот протест, принимая порой дикие формы, приводил нередко к преступлению. Едва ли не самым характерным для пореформенной деревни являются преступления Шемелина, Мусяла и Дашкина, описанные Якубовичем. Шемелин — русский мужик из самой глухой местности, «выросший как пень в лесу… набожный, трудолюбивый, запуганный, богатый терпением и выносливостью», был обижен старшим братом, который «оттягал у него клочок земли». Спор из-за межи длился семь лет. Окончился он убийством «захватчика» и осуждением Шемелина на двадцать лет каторги.