Сергей Южаков - Органический прогресс в его отношениях к историческому прогрессу

Брак — общепризнанная и самая распространенная форма спариванья. Насколько эта форма спариванья преобладает над остальными, можно судить по следующему вычислению, сделанному для России по "Военно-статистическому сборнику". В европейской России с 1820 по 1860 год общее число браков равнялось 17 934 580, так что средним числом ежегодно их совершалось за этот период 448 364. С другой стороны, с 1804 по 1844 родилось всего детей обоего пола 67 973 801; по "Воен. – стат. сб." из каждой 1 000 родившихся дожило до 15 лет 548, до 20 – 529, поэтому мы не сделаем ошибки, если для 16 лет возьмем 544. В таком случае за весь период 1820 – [18]60 гг. достигло 16-тилетнего возраста всего 36 976 747 лиц обоего пола, а ежегодно средним числом = 924 418. При отношении женщин к мужчинам как 102,5: 100 мы будем иметь для одних женщин цифру 467 916 ежегодно достигающих 16-ти лет. Такова ежегодная прибыль невест, а убыль их выходом замуж = 448 364, разность 19 552 показывает число девушек, достигших зрелости, ежегодно не находящих себе женихов. Предполагая между ними такую же смертность, как и в остальном женском населении, мы получим для рассматриваемого сорокалетнего периода среднюю цифру девушек чадородного возраста, не нашедших себе законной пары = 435 523. К этому надо прибавить число молодых вдов, и тогда мы будем иметь число женщин, по необходимости выходящих на путь незаконных половых отношений. Уже видна ничтожность влияния незаконных форм спариванья на состав поколений в России; число незаконнорожденных в России = 3,56 % общего числа рождений. Для западноевропейских государств у г. Янсона [37]находим данные об относительной численности не вступивших в брак девушек. Всех таких девушек, старше 20-тилетнего возраста, числится (в процентах в общей численности):

Имея в виду, что в Западной Европе сравнительно незначительный процент девушек вступает в брак раньше 20-ти лет, мы должны будем согласиться, что все эти данные достаточно ясно показывают первенствующее значение в социальной жизни законной формы спариванья; очевидно, именно ее последствия будут, главным образом, определять состав будущих поколений. Поэтому-то нам необходимо подольше и повнимательнее остановиться на уяснении себе способа действия этой формы.

Разнообразие форм брака в различных обществах и на различных ступенях исторического развития одного и того же общества особенно усложняет изучение биологического значения этого института. Первобытною формою брака более или менее единодушно все лучшие этнологи и антропологи (Тайлор, Леббок, Мак-Леннан и др.) признают так называемый коммунальный брак, когда, собственно говоря, никакого брачного установления не было и половые отношения обусловливались влечением и силой. Очевидно, на этой ступени еще не может быть и речи о влиянии социальных деятелей, потому что, если и были зачатки общества, это общество еще не вмешивалось в половые отношения мужчин и женщин и даже не влияло на них своим нравственным авторитетом. Здесь остались еще в полной силе и действии, почти без всякого ограничения или усложнения социальными влияниями деятели органические, и, конечно, половой подбор мог иметь место при благоприятных условиях, т. е. при неравночисленности полов. Неравночисленность полов также весьма вероятна, если принять во внимание довольно распространенный в эту пору обычай детоубийства, преимущественно девочек. Этот обычай, являясь содействователем органического прогресса, вместе с тем вызвал изменение форм брака. Истребление девочек в среде. племени должно было произвести оскудение женщин и оставить, быть может, многих мужчин без возможности спариться. Такое положение в различных племенах вызвало различные последствия: одни обратились к полиандрии, которая у них сменила, таким образом, коммунальную форму; другие стали похищать женщин из других племен. Похищенная и уведенная силою, конечно, принадлежала уже исключительно похитившему, а не целому племени; такое преимущество брака с чужеземкой должно было распространить обычай похищения, причем каждый, натурально, старался увести столько женщин, сколько мог похитить и прокормить. Таким образом, в этих племенах параллельно, и друг друга обусловливая, развились полигамия и обычай экзогамии (экзогамия – брак с иноплеменницею); эта форма брака, господствующая ныне у низших племен и некогда преобладавшая и у арийцев, объясняется необходимостью похищения, брака уводом или умычкой, вызванного оскудением женщин племени, а с другой стороны, их относительною самостоятельностью, столь противуположною полному подчинению иноплеменниц. Этим-то способом из одного источника, коммунального брака, развились две совершенно противоположные формы: полиандрия, сопровождаемая обыкновенно эндогамией (брак с соплеменницею) и полигамия, сопровождаемая обыкновенно экзогамией. Трудно даже приблизительно сообразить, какой % первобытных племен пошел тою, а какой – иною дорогою; но достоверно только то, что в племенной борьбе за существование решительный верх взяли племена, пошедшие второю дорогою, принявшие брак уводом со всеми его последствиями. Есть много доказательств тому, что прежде полиандрия вовсе не была такою редкостью, как ныне, и что потому мы не имеем права утверждать, что обращение коммунальной формы в полиандрическую было только частным исключением, а общим правилом являлся переход к экзогамичной полигамии, к браку умычкой. Такой авторитет, как Мак-Леннан, предполагал даже, что полиандрия была общим правилом, но Дж. Леббок опровергнул это мнение. Однако чем же объяснить такую повсеместную победу полигамичных племен над полиандричными? Мне кажется, это было делом органического прогресса, но уже обусловленного социальными деятелями. Половой подбор так же, как и естественный, способствовал этому. При браке умычкой фактором, управляющим спариванием, являются сила, хитрость, энергия мужчины; чем мужчина сильнее, хитрее, деятельнее, ловче, тем большее количество женщин он будет в состоянии похитить и содержать и тем многочисленнейшее оставит потомство; таким образом, племена, принявшие полигамию уводом, должны были подбираться по силе, энергии и т. д. – качествам, столь же важным в борьбе за существование, как и в борьбе за женщину. Совершенно наоборот в эндогамичной полиандрии: здесь управляет спариваньем предпочтение женщины, решающим элементом является привлекательность мужчины, и какое бы она ни имела значение в соперничестве за женщину, она не дает никакого преобладания в борьбе за существование. Таким образом, различные социальные брачные обычаи повлияли так, что половой подбор в одном случае размножал силу и энергию, в другом – красоту; естественно, что при столкновении последние должны были потерпеть поражение, особенно если принять в расчет большую быстроту размножения при полигамии, чем при полиандрии. Таким-то путем половой подбор расчищает поле для действия естественного подбора, когда наступит момент борьбы различных обществ за существование. Неравенства качественные и количественные, порожденные различиями в форме спариванья, принятой в том или другом обществе, – вот что решает исход их борьбы. Но независимо от полового подбора эти неравенства создаются непосредственным влиянием биологических законов наследственности и скрещиванья; обычай эндогамии, повсюду сопровождавший полиандрию, вел к тесному скрещиванию, а тесное скрещивание одноплеменных особей при немногочисленности первобытных обществ должно было раньше или позже выказать все свои последствия, т. е. уменьшенную плодовитость и физическое вырождение, которое кончается вымиранием племени. Но даже не доводя процесса до этого последнего результата, уже средние термины его, малоплодность и ослабление организма, Дают громадный перевес враждебным племенам. Таким образом, под влиянием органического прогресса получила повсеместное преобладание полигамия умычкой с вытекающим отсюда порабощением женщин. В своем первобытном грубом виде форма эта господствует еще и ныне у австралийцев, некоторых полинезийцев и негров; остатки и следы этой формы можно проследить почти у всех племен земного шара, так как потомки полиандричных племен составляют ничтожное меньшинство. У арийцев, предков нынешних европейцев, форма эта существовала, по-видимому, как общее правило; многие из славянских этнографов не желают допустить этого относительно славян, толкуя различным образом известные места у Нестора. Другие, которые даже допускают, что умычка была похищением, вероятно, возмутились бы, если бы ее поставили наряду с безобразными и варварскими обычаями каких-нибудь папуасов или негров. А между тем все заставляет думать, что у наших предков господствовала именно эта грубая форма похищения. Я не буду говорить о неизбежной преемственности форм брака, и что самое признание похищения, хотя бы без грубого насилия, ведет за собою неизбежное заключение, что ему предшествовали более варварские обычаи, когда племена были более отчуждены; что существование смягченной формы доказывает, что славяне выбрали не полиандрию, а брак уводом и что потому во время их перехода к этой форме они должны были пройти ту степень развития, которая неизбежно лежит между исходною и конечною. Наконец, мне кажется, анализ самого текста Несторовой летописи показывает правильность этих заключений.