Корней Чуковский - Короленко в кругу друзей

Отец этой четверки детей был известный критик Богданович, приятель Короленко по Нижнему-Новгороду. У него было редкое имя - Ангел: Ангел Иваныч. Поэтому Короленко называл его детей: "ангелята". Однажды, сидя в лодке и собираясь отплыть, я увидел, что Владимир Галактионович гуляет с "ангелятами" над Финским заливом и - как это часто бывало - тешит их своим дивным искусством забрасывать в море прибрежные камушки так, чтобы те прыгали по воде, как лягушки. Но вот "ангелят" увели домой по какому-то делу (кажется, пить молоко), а Владимира Галактионовича я пригласил к себе в лодку. В море нас встретили мелкие, но сильные волны. Ветер весело накинулся на люстриновый пиджак Короленко, заплясал в его кудрях и бороде, а сверкающий под солнцем кронштадтский собор запрыгал то вверх, то вниз, и как-то само собою вышло, что я, радуясь солнцу и ветру, неожиданно для себя самого стал громко читать нараспев стихи моих любимейших поэтов. Среди них замечательную балладу Шевченко:

У тiєi Катерини

Хата на помостi,

после нее куски из "Неофiтов", из гениальной "Марш", потом перешел на Некрасова - и не заметил, что нас относит все дальше на север и что Короленко ухватил какой-то обломок весла и, умело орудуя им, сильными руками направляет нашу лодку прямо к берегу, где был наш причал. Таким он и запомнился мне: ладный, ухватистый, крепкий - на морском просторе, с открытой ветрам головой. [...]

X

...В 1912 году Владимир Галактионович жил в Питере, и я заходил к нему изредка. Особенно запомнилась мне встреча с ним 15 мая. Никогда я не видел его таким переутомленным, изнервленным. Два его ближайших сотрудника по журналу были арестованы и сидели в тюрьме, а больной Анненский уехал за границу лечиться, так что вся работа свалилась на плечи Владимира Галактионовича почти целиком. За напечатание в журнале "крамольных" статей его, как редактора, незадолго до этого несколько раз привлекали к суду, и в ближайшие дни предстояло еще три или четыре процесса, грозивших ему заключением в крепость.

Болезнь Анненского страшно волновала его: перед тем как Николая Федоровича увезли за границу, Короленко ухаживал за ним по ночам: расстилал свой тюфяк по полу у кровати больного, чтобы вовремя подать ему лекарство ("Кто ни пройдет - наступит").

К тому же он должен был выкраивать время, чтобы помогать и советом и делом Татьяне Александровне, которая чуть ли не в этом году начала редактировать какой-то еженедельный журнальчик. Для ее журнальчика Короленко (я хорошо это помню) собственноручно начертил географическую карту "голодающих местностей" и отдал этой карте немало часов. Кроме того, написал для того же издания три очерка на тему о голоде. (Весь номер так и назывался "голодный".)

Чтение чужих рукописей - порой чрезвычайно обширных - тоже было его ежедневным занятием, равно как и переписка с обидчивыми и зачастую бездарными авторами этих увесистых опусов.

Не мудрено, что он чувствовал изнеможение, усталость. И все же, когда подали чай, попытался пошутить, как бывало:

- Хотите, Корней Иванович, знать верное средство от бессонницы? Поезжайте на велосипеде. Мне помогло: я сломал себе ногу - уложили в кровать, и бессонница мало-помалу прошла.

Но не успел он допить свою чашку, как зазвонил телефон. Телефон был в прихожей. Короленко шагнул к нему - грудью вперед. Оказалось, какая-то женщина получила увечье, работая за фабричным станком. Она подала в суд, и ей (должно быть, увечье было достаточно тяжкое) присудили шестьсот рублей. Но выступавший в суде адвокат содрал с нее четыреста рублей гонорара.

Короленко немедленно начал звонить в три или четыре инстанции - и к адвокату Грузенбергу, и к какому-то другому адвокату.

- И так каждый день! - сказала мне Татьяна Александровна.

"Создалась, - справедливо заметил он в позднейшем письме, - такая традиция, что бы ни случилось - беги к Короленку!"*

______________

* В.Г.Короленко, Собр. соч., т. 10, М., 1956, стр. 591.

Эта "традиция" больно отзывалась на нем, но он и не думал положить ей предел.

Его чай давно уже остыл. Ему налили новую чашку. Он снова присел к столу и стал рассказывать, как после долгих хлопот ему посчастливилось спасти одного человека от виселицы - в самый Новый год, добившись того, чтобы генерал-губернатор Сибири смягчил приговор.

Но тут в прихожей снова зазвонил телефон...

Чтобы не мешать ему, я тихонько ушел, не прощаясь, - и странное дело, хотя он показался мне изнуренным до крайности, хотя его осунувшееся лицо говорило о том, как нелегко давалось ему это суматошливое житье в Петербурге, я чувствовал, что такое житье ему по сердцу, что здесь он в своей стихии, что изо дня в день защищать бесправных и безгласных людей, ставших жертвой "возмутительных фактов", есть его насущная потребность, призвание. И что еще страннее: во всей этой сутолоке он все же оставался спокоен и совсем не производил впечатление затормошенного ею. И я понял, что те куоккальские вечера, когда я встречался с ним чаще всего, были краткими часами его отдыха и что его подлинный быт - в этом неустанном и многообразном вмешательстве в кипящую вокруг него действительность. Не забудем, что в те самые дни, о которых я сейчас говорил, Владимир Галактионович при всей своей занятости и страшной усталости начал с увлечением готовиться к защите еврея Бейлиса, который царским черносотенным судом был ложно обвинен в ритуальном убийстве.