Наталья Долинина - Первые уроки

Это было в пятницу, после первого утреннего урока. В субботу мне надо было явиться ко второму уроку вечером. Я пришла за полчаса - в дверях школы маялся Карл Иванович. Увидев меня, он побагровел:

- Кте ты шлялся? - произнес он громовым шепотом, схватил меня за шиворот и потащил в свой кабинет. - Почему фчера не прихотил на урок?

- Я поздно освободилась. Уже не было уроков.

- Ну, што им нато?

Я что-то соврала. Не хотелось говорить, что мне предстоит высылка, как дочери врага народа. Папа Карло с сомнением посмотрел на меня:

- А польше ничефо?

- Ну, что вы, Карл Иванович, кому я нужна, ведь вы же знаете, что я ни в чем не виновата...

- Я снаю, - сказал он угрожающе. - Моя твоюротная прата и сестра, и тятька тоше не пыла финофата. Ну, ити. Я плохо кафару по-русску...

Через три дня он вызвал меня с урока.

- Хотела опманут Карла Ифаныча... - сказал он укоризненно. Оказывается, ему позвонили из МГБ и затребовали характеристику. Он спросил, в чем дело, и его поставили в известность: пусть ищет другого учителя.

Характеристику он написал сам, без Медникова. Она до сих пор лежит в моем личном деле. На следующий день папа Карло пришел ко мне на урок и разругал его вдребезги.

Однажды он накричал на меня очень уж несправедливо. Я в очередной раз подала заявление об уходе. Обычно он рвал эти заявления, а тут достал личное дело и положил мою писанину туда. В среду с утра я пошла в роно искать работы.

- Вы у Паюпу работаете? - спросила инспектор по кадрам Суховей.

- Да.

- Что, трудно с ним?

Она была очень приветлива. Но что-то сработало в моем дурацком самолюбивом мозгу. Что-то я все-таки почувствовала.

- Да нет, просто хотела бы в детскую школу...

- Вот что, - сказал инспектор Суховей, - вы здесь в игрушки не играйте, не маленькая. Сядьте и напишите, все напишите, как трудно работать с Паюпу, какой он грубиян. Тогда получите место в детской школе. И помните, кстати, свое положение - чья вы дочь...

Гораздо позже, через год, я узнала, что Карлу Ивановичу в тот же день стало известно об этом предложении и о том, что я отказалась. Я рада, что он это узнал. Через полгода инспектор Суховей нашла человека, который написал все, что она хотела. Но за Карла Ивановича вступилась заведующая роно Пятницкая. Когда инспектор Суховей написала заявление на Пятницкую, были уже другие времена. Уйти пришлось инспектору Суховей. Впрочем, она потом где-то работала завучем. В другом районе. Пятницкая умерла. И Карл Иванович умер. Я не была на его похоронах.

Преподавал он историю, в пятых классах. Каждый год в пятых классах никогда не вел учеников дальше. Во-первых, таким образом он пропускал через себя как можно больше учеников. В вечерней школе многие поступают прямо в старшие классы - тех папа Карло тоже знал. Но своих, сидевших у него на уроке, отличал. Говорят, им он улыбался.

Во-вторых, в глубине души он, наверное, все-таки чувствовал, что его система преподавания не совсем совершенна и для старших классов не очень подходит. Система эта была проста. Он входил в класс, окидывал его оловянным взором и приказывал:

- Тол-ма-чефф! Читай параграф пяттесят пять!

Толмачев поднимался с места, открывал учебник и читал параграф. Класс слушал.

- Ифа-нофа! - провозглашал папа Карло, когда чтение кончалось. Расскаши, что ты слышал.

Иванова рассказывала, Федорова добавляла, Толмачев поправлял. Иногда параграф прочитывался еще раз. На следующем уроке все повторялось с той разницей, что читал не Толмачев. Папа Карло только называл фамилии. Историю его ученики знали.

Он был великолепнейшим хозяйственником. Школа имела собственное помещение - предмет его гордости и забот. Не здание детской школы, где по вечерам, на правах нежелательных совладельцев, ютятся вечерние школы рабочей молодежи; не заводской какой-нибудь клуб, переоборудованный под школу, а самостоятельное помещение в первом этаже жилого дома между булочной и парикмахерской.

Чистота в школе была необыкновенная. На всех стенках - плакаты и доски объявлений. Приказы, благодарности, выговора... Классы были маленькие и в большинстве своем длинные, узкие. Но в каждом из них всегда были мел, тряпка и чернила. С Карлом Ивановичем случился бы инфаркт, если бы в классе не оказалось чернил. Он любил стеклянные двери - не везде ему удалось их сделать. Но к тем классам, где были такие двери, он подходил часто: смотрел, не слыша, что происходит на уроке, и удалялся.

После таких подходов учитель с трепетом ждал внушения. Мне папа Карло сделал замечание дважды. Один раз миролюбиво: