Юрий Домбровский - Поэт и муза

И вдруг глядят: развалистый и рябый,

Большой и желтокожий, словно жаба,

Высокий человек подходит к ним.

На нем убор блестящий, плащ крылатый;

Взглянул на них, поближе подошел,

Цилиндр снял, поправил свой хохол

И говорит:

- Как здравие, ребята?

- Спасибо, ничего.

- Вы чьи?

- Да чьи? Мы из деревни Светлые Ручьи.

- А, из деревни! - и единым оком

Он смотрит неподвижно и жестоко.

- Так из деревни? - подошел к воде,

И жадно мочит лоб, лицо и шею.

- Что ж, выпивши?

- Да пить-то не умею,

А помогает, говорят, в беде.

- Что ж за беда-то?

Вдруг взмахнул рукою,

Сквозь зубы выругался и пошел,

И вдруг Омир, огромен и тяжел

В колокола ударил над Невою.

Бежит, спешит, тяжелый и большой,

Все выше, выше поднимая спину,

И слышат рыбаки, как он запел:

"Гнев, богиня, воспой

Ахиллеса, Пелеева сына".

ВЕНЕВИТИНОВ

Внимайте; чтоб сего кольца

С руки холодной не снимали,

Пусть с ним умрут мои печали

И будут с ним схоронены.

"Завещание"

Века промчатся и, быть может,

Что кто-нибудь мой прах встревожит

И в нем тебя откроет вновь.

"К моему перстню"

Среди могильной пыли

И сами все в пыли,

Мы гроб его открыли

И перстень извлекли.

Среди могильной пыли

Кладбищенской земли.

Из тесной домовины

Мы вынесли на свет

Его большой и длинный

Мальчишеский скелет.

Из тесной домовины,

Тесней которой нет;

И вот два музыканта,

Девица знойных лет,

Два франта-аспиранта

И дед - пушкиновед,

Священники без шапок,

И в шапке землекоп,

И мы, две мелких шавки,

Разглядываем гроб.

Там чуждый нашим спорам

Лежит уж столько лет

Тот мальчик, о котором

У нас суждений нет.

Тот мальчик, о котором

Конца нет нашим спорам,

Но правды тоже нет.

И шептались духовные лица:

"Если руки простерты на бедра,

Это значит: самоубийца..."

Ах, молчите, духовные лица!

Спи, мой юный, мой чистый, мой гордый,

Не достать их догадливой сплетне

До любви твоей двадцатилетней.

У нее ни морщин, ни седины,

И ни повода, ни причины,

Ни начала, ни окончанья,

Только радуги, только звучанья,

Только свет из глазничных отверстий

Все светлей озаряет твой перстень,

Да шумит покрывало у милой,

Что пришла погрустить над могилой.

Что ж грустить? Не звала, не любила,

Только перстень она подарила,

Только перстнем она одарила,

Только гибелью благословила.

Осветила мучительным взглядом,

Напоила любовью, как ядом;

И твое утомленное тело,

Словно яблочный цвет, облетело,

Оставляя на старом погосте

Черный перстень да белые кости.

Так лежи, возлагая на бедра

В отверженьи, в бессмертьи пустом

Эти руки, простертые гордо,

Но не сложенные крестом!

Пусть плюются духовные лица,

Негодующей верой полны,

И над черепом самоубийцы

Видят синий огонь сатаны!

Пусть трясут они гривою конскою,

Вспоминают евангельский стих,

_Там_ посмотрят княгиню Волконскую

И не очень послушают их!

КЛЮШНИКОВ

Однажды, поднимаясь от залива,

На памятник наткнулся я красивый:

Средь горных сосен в узком их кругу

Стоял он, ангел отрешенный, белый,

И девушка в хитоне, паче мела,

Грустила на высоком берегу.

Ее лицо, бровей ее дугу,

Все для полета собранное тело

И эту невесомость без предела

Власть мрамора и розы на снегу.

Воспоминанье общее об этом

Я сохранил доныне. Пьедестал

Тяжеловесным золотом блистал

И отдан был лирическим поэтам:

Некрасов, Майков, Тютчев, Пушкин, Блок,

Конечно, Надсон, Лермонтов, Плещеев...

Кто притащил строку, кто десять строк,

Невесту провожая в дом Кащеев.

И говорил лирический букет:

Люблю тебя, хотя тебя и нет!

Как вдруг с высокой глыбы пьедестала

Совсем иная надпись проблистала:

"Я не люблю тебя, мне суждено судьбою

Не полюбивши разлюбить.

Я не люблю тебя моей больной душою,

Я никого не буду здесь любить.

Я не люблю тебя, я обманул природу,

Тебя, себя, знакомых и чужих,

Когда свою любовь и бедную свободу

Я положил у милых ног твоих.

Я не люблю тебя, но, полюбив другую,

На сотни мук я б осудил себя

И, как безумный, я и плачу, и тоскую

Все об одном: я не люблю тебя".

И подпись: "Клюшников". Да кто же он такой,

Обвивший крест у Южного залива?

Но как ни напрягаю разум свой,

Я многого не вырву из архива!

Да, при Белинском был такой поэт,

Одна из звездочек его плеяды,