Олег Дорогань - Заглядывая в бездну вавилонскую

Впрочем, и здесь: "Все больше и больше столица напоминала мне вавилонскую яму. Хорошие дороги и зеркальные стены новых коттеджей "новых русских" - не в счет". И куда денешься, раб страстей, от блудней вавилонских?!.. Блудодейство выведено в повести тонко, с блеском, остроумно и с неизменной ядовитой самоиронией.

Следом же, в повести "В ожидании Абсолюта" настигает читателя фантасмагорическое погружение в зеркала. При семисвечниках и зеркалах, поставленных друг против друга. Здесь очередное авторское alter ego , герой древнегреческого мифа Алкмеон, вождь Эпигонов, неожиданно попадает в зазеркальную тюрьму, тоже, конечно, яму, только зазеркальную.

Мотив зазеркальности давно живет и развивается в творчестве поэта Виктора Широкова. Когда-то в его стихах запомнилась и поманила магией знатная звучная рифма: "Забайкалье - Зазеркалье". И здесь этот волшебствующий мотив не только зазвучал, но и развернулся в полную силу, из метафоры - в целую повесть, по жанру - постмодернистскую фантазию.

Почему мне так запомнилась эта рифма и, вообще, те стихи поэта? Наверное, потому что я тогда как раз именно там проходил службу, в Забайкалье. И Байкал представлялся тогда мне зеркалом - самым глубоким и духовно надстроенным ввысь на всю длину его глубины. И страна позади него необъятно широкая - таила нездешнюю загадочность для западной её неотъемлемой части.

"В ожидании Абсолюта" - несомненно, добротный образец постмодернистской прозы, где в самом названии уже кроется столкновение художественного идеала и сугубо антиабсолютистского постмодернизма. Жаль, не могу уделить место разбору необычным и предельно точным, как настраивающий звук камертона, выверенным контрапунктистски эпиграфам, предваряющим все пять повестей сборника. Авторы эпиграфических цитат несомненно, писатели близкие перу и сердцу Виктора Широкова: супермодный Милорад Павич, до сих пор малоизвестный Виктор Соснора, чуть ли не мифический Ян Панноний и серьезный ученый И.Н. Голенищев-Кутузов, культовый Юкио Мисима и ветхозаветный Г.В.Ф. Гегель, явно кровнородственный автору "Вавилонской ямы" Владимир Набоков и едва ли дочитанный до конца Клод Леви-Строс... И уж совершенно ясно, что именно они определяют кругозор его скрупулезного и вдумчивого чтения. Недаром Виктор Широков как-то напечатал в коротичевском "Огоньке": "Я готов повторить за Слуцким, что читатель я мировой, что не только семечки лускал, а работал и головой". Из хороших читателях получаются порой весьма неплохие писатели.

Из дня нынешнего с августовским путчем и прочими трагедиями и фарсами Ха-Ха века автор переносит своего нового героя в иное измерение, трансформируя древнегреческий миф. При этом фантастический прием исполнен довольно необычно даже для самой изощренной сверхсовременной и супермодной литературы. Здесь и блеск словесной игры, вполне в духе Льюиса Кэрролла с его Алисой в Зазеркалье ("Жрецы так слишком много жрали, что назвали жрецами их"). Здесь и перепевы Пастернака, например, "Стило (то есть свеча) блестело на столе. Стило блестело" или "Камера (то есть Кавказ) была вся как на ладони и вся как смятая постель". И колоритная обрисовка персонажей. Запоминается, скажем, у тюремщика "обточенный череп с жалкими остатками волос на затылке напоминал старинный бильярдный шар с многочисленными вмятинами от ударов кия безжалостной судьбы".

В Алкмеоне, главном действующем лице двух последних повестей книги, соединились в одно целое мифологический герой-матереубийца и некий писатель, свыкшийся с положением "литературного изгоя, аутсайдера", который со временем стал сам "сыпать аттическую соль на бесчисленные раны своих гонителей".

В зеркальной тюрьме, куда он попадает, он доводит свое самобытно-словесное мастерство до виртуозности, вырабатывает свои иронические творческие принципы: "В современном романе главное не правила и форма, к тому же полувоенные, а - подлинная страсть".

Так что же, от Чехова - к постмодерну? Вполне в духе времени. Но все же, не выхолащивая Чехова в себе. Виктору Широкову на примере данной книги это вполне удается.

Заключительная повесть книги "Мраморные сны, или Очищение Алкмеона" продолжение предыдущей. Его герою снятся "мраморные" сны. И здесь древние архетипы переплетаются с современными. Словно бы обрастает плотью и наполняется кровью вынесенное в эпиграф изречение: "Миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится интеллектуальный импульс, породивший этот миф".