Юрий Дружников - Досье беглеца

Отказавшись от надзора, Сергей Львович уехал в Петербург, захватив жену и дочь. Семейная туча прошла; оставшись один, Пушкин успокоился, воспрял духом. В рукописях имеется набросок большого и, можно сказать, программного стихотворения, начатого в день отъезда Левушки и оставшегося незаконченным. Но по рукописи, по сей день до конца не расшифрованной, можно понять намерения автора. Текст настолько важен, что приведем его полностью.

Презрев и голос укоризны,

И зовы сладостных надежд,

Иду в чужбине прах отчизны

С дорожных отряхнуть одежд.

Умолкни, сердца шепот сонный,

Привычки давней слабый глас,

Прости, предел неблагосклонный,

Где свет узрел я в первый раз!

Простите, сумрачные сени,

Где дни мои текли в тиши,

Исполнены страстей и лени

И снов задумчивых души.

Мой брат, в опасный день разлуки

Все думы сердца - о тебе.

В последний раз сожмем же руки

И покоримся мы судьбе.

Итак, судьба поэта в том, как объясняет он брату, чтобы добраться до заграницы и там отряхнуть прах отчизны. На Льва возложены определенные организационные функции, от него многое зависит, именно поэтому "все думы сердца" - о нем. Далее в этом стихотворении осталось недописанным следующее:

Благослови побег поэта

.......................................................

... где-нибудь в волненье света

Мой глас воспомни иногда.

Умолкнет он под небом дальним

................................................. сне,

Один ................ печальным

Угаснет в чуждой стороне.

Настанет ... час желанный,

И благосклонный славянин

К моей могиле безымянной...

В черновике имеется несколько вариантов разных строк, которые помогают постичь мысли поэта, увидеть колебания и - принятое решение.

Так ! (я) решился: прах отчизны

С дорожных отряхну(ть) одежд,

Презрев сердечны укоризны

И шепот сладостных надежд.

Для "сладостных надежд" имеется замена "обманчивых надежд", что более логично. В окончании стихотворения есть черновой вариант, проясняющий мысль автора, в основном тексте не очень ясную: соплеменники к его могиле под чуждым небом не придут.

Но русский ... не посетит

Моей могилы безымянной.

Наверное, было б практичнее сначала удрать из страны, а затем сочинять прощальное стихотворение. Так мог поступить другой человек, но не Пушкин. Поэтическое расставание с родиной весьма сдержанно, без особых эмоций, жалоб и обид. Поэт простился - теперь осталось только выехать.

В Михайловском, как обычно пишут, Пушкин остался с няней Ариной Яковлевой, которую с легкой руки мемуаристов записали ему в профессора фольклора. Эта носительница народной мудрости и народного духа была добрая, заботливая, безграмотная женщина, большая любительница выпить и к тому же сводня. Она с ним дегустировала самогон и наливки, секреты приготовления которых знала, и выпивку всегда держала наготове. Она приводила к нему на ночь крепостных девушек, если барину не спалось, и спроваживала их, когда барин в их присутствии больше не нуждался. Кроме нее, Пушкина обслуживали дочь Арины Родионовны Надежда, муж Надежды Никита Козлов, так называемый дядька, преданный своему хозяину до могилы, и двадцать девять человек дворни.

В имении было много неполадок: нищета, воровство старосты, повальное пьянство. Пушкину все равно, работают люди или пьют. Он уже простился и с имением, и с этой страной. Лев в Петербурге должен уладить финансовые дела поэта с издателями, пристроить кое-что из неопубликованного, получить денег побольше, а также закупить ему журналы, книги и французскую Библию. А главное, прислать нужные в дороге вещи и адреса. Перед самым Новым годом он отправляет Льву еще один список необходимого, в нем дорожная чернильница, дорожная лампа, спички, сапожные колодки, две Библии, часы, чемодан. Этого сообщения нет в Малом академическом собрании сочинений. М.А.Цявловский писал, что в рукописях имеется листок, вложенный в одно из декабрьских писем 1824 года, и комментировал: "Поэт в это время собирался нелегально уехать за границу, и в посылавшемся списке перечислялись вещи, необходимые Пушкину в дороге".

Все это надо делать в строжайшей тайне. "Зачем мне бежать? Здесь так хорошо!" - он пишет, конечно, не для брата, а для промежуточного читателя его писем. Конспирации ради в ноябре Пушкин переводит свою переписку на соседей в Тригорском, прося посылать ему письма "под двойным конвертом" на имя одной из дочерей Осиповой. Вяземский должен для конспирации подписывать письма "другой рукой". А свои письма брату и сестре (видимо, посланные с оказией) он велит сжигать. Поэт требует от брата 4 декабря 1824 года: "Лев! сожги письмо мое!". И адресаты сжигали. Жгли даже те письма, которые получали по почте, а значит, они перлюстрировались. Поэтому теперь нет возможности точнее узнать, что и как происходило.