- Правильно говорят, где твоя цель, туда и путь твой.- Посмотрел на Мамедагу и улыбнулся:- Ты еще молод, чтобы понимать такие вещи.
Конечно, Мамедага не знал, о чем подумал милиционер Сафар, но зато он хорошо знал, что этот худой долговязый человек никогда больше не увидит своих гор и никогда не выпьет чая цвета петушиного гребешка, заваренного в горной воде: Неизвестно, почему Мамедага так решил, должно быть, весь вид милиционера Сафара говорил сам за себя.
Мамедага не знал и того, что у милиционера Сафара два начальника: один, естественно, в отделении, а другой - дома. Дело в том, что у милиционера Сафара было шесть дочерей и один сын; сын был последним ребенком в семье, и, когда он родился, Сафар и Зибейда впервые в жизни договорились назвать ребенка Начальником. Дети, конечно, смеялись над именем их сына, и тот приходил домой в слезах: зачем только его так назвали! Зибейда обвиняла теперь во всем милиционера Сафара, хотя когда-то и сама была довольна. Вот отчего и поселилась грусть в сердце милиционера Сафара: он понял, что Зибейда хотела назвать своего мальчика этим именем, потому что знала - муж ее никогда не будет начальником.
Милиционер Сафар не переживал и теперь, что дал ребенку такое имя, во-первых, потому, что не имя красит человека, а человек красит имя; во-вторых, ведь это не какое-нибудь ругательное слово! Чтобы оправдать свое имя, Начальник должен был стараться хорошо учиться, но все было наоборот - вот это действительно расстраивало милиционера Сафара и, кстати, было причиной его прихода в этот вечерний час к фургону.
Милиционер Сафар снова снял фуражку, вытер мокрым платком белую голову, потом длинными черными пальцами вытащил из старого портсигара папироску "Памир", зажег ее, глубоко затянулся и сказал:
- На свет летят, э, гага, эти сукины дети комары, на свет летят. Я сейчас ухожу, а ты погаси свет.
Мамедага посмотрел на электрическую лампу, висевшую в салоне фургона. Двухсотваттная лампа, которую Мамедага протирал чуть ли не ежедневно, так ярко освещала фургон, что казалось, будто свет не вмещается в небольшое помещение тира. Мамедага вдруг ощутил всю тесноту своего фургона, сердце у него сжалось, и он принял категорическое решение завтра же поднять вопрос в управлении об аттракционе. Если понадобится, он пойдет к Наджафу и вообще начнет действовать!
Раньше Наджаф жил в одном квартале с Мамедагой, он был старше его всего на четыре года, но работал теперь заместителем министра. Кто бы из квартала ни приходил к Наджафу с просьбой, он делал все, что было в его силах. Воспоминание о Наджафе немного успокоило Мамедагу, он заметил пустую кобуру милиционера Сафара,- милиционер Сафар каждый день перед выходом из дома на работу заворачивал в газету свой завтрак, хлеб с сыром, и клал в кобуру. Мамедага пододвинул ему на стойке ружье и предложил:
- Если хочешь - постреляй.
Милиционер Сафар шлепнул комара, севшего теперь уже на шею, обтерся мокрым платком, сказал:
- Нет, гага, большое спасибо. Я не люблю бить и стрелять. Мое правило решать все вопросы мирно, спокойно... Знаешь, гага, зачем я к тебе пришел? Милиционер Сафар наконец решился перейти к самой сути:- Не пускай ты сюда моего сына! Как придет - гони его!
- Он что, тайком брал у тебя деньги на тир?
- Да нет, скажешь тоже... Разве станет мой сын воровать? Неужели ты его не знаешь?
- Нет.
- Вот потому и говоришь так... Дело в другом, гага. Позавчера я спрашиваю его: ты уже взрослый парень, перешел в восьмой класс, должен знать, кем хочешь стать. А он отвечает: я знаю. Так кем же ты будешь? Он и говорит: у меня будет фургон, и я буду по селам возить тир...
Мамедага посмотрел на горестное лицо Сафара, на его промокшую от пота рубашку со сверкающими металлическими пуговицами, встал, перемахнул через стойку и, подойдя к двери фургона, взглянул на огни села. Ему показалось странным, что рано утром он уже уедет отсюда и не скоро еще приедет снова, а какой-то совершенно другой человек завтра же, купаясь в море, будет представлять в своем воображении сверкающий под солнцем алюминиевый фургон и в мечтах будет считать его своим, будет гордиться им... Огни села вдруг показались ему близкими, они согревали душу, и он подумал, что в каждом селе Апшерона, когда гаснут огни, кто-то еще не спит и у кого-то перед глазами стоит серебристый фургон, тот самый, который принадлежит ему, Мамедаге. Он поднял голову и посмотрел на небо. Красное облако растаяло, нигде уже не было видно его отсвета - ни в море, ни на горизонте.
Читать дальше