Борис Екимов: Прошлым летом (рассказы)

Раз-два... Тихо на хуторе. И лысый бугор - плешь, ветру не за что зацепиться. Глядеть тошно.

Раз-два... Все дальше и дальше. До самого края хутора. Там на чужом подворье, на пригорке, колесный тракторенок стоит. На приколе. Словно на привязи. Тоже нудится. Кажется, позови - прибежит. Но как позовешь чужое? Да и зачем?

Дед Федор круто поворачивает и шагает назад. Раз-два...

Приятель мой, добрый друг деда Федора, уже проснулся, вышел на баз, заметив старика, окликнул его:

- Здорово ли ночевал? Откель правишься? Либо от бабки Марфутки?

Дед Федор лишь разводит руками, не умея объяснить, куда и зачем он ходил. И потому в который уже раз слушает журбу:

- Ты бы, дед Федор, обзавелся бы лодкой. Сетей навязал, вентерей наплел. И потихонечку промышлял.

- Ты бы, дед Федор, занялся курями. Вон Николай занялся. Сотня кур. Полтысячи яиц в неделю. Это минимум. Приехали, забрали и денежку отстегнули.

- Ты бы, дед Федор...

Старик особо не перечит. Но слушает не слова, а высокий голос тракторного "пускача". Это Чоков каждое утро заводит трактор и едет в соседний хутор, в бригаду. Там - остатки колхоза. Машина, понижая голос, переходит на рабочий режим и не глохнет, огорчая деда Федора. Если бы заглохла, он сразу бы заспешил к Чокову. Но не глохнет...

- Ты бы нашел себе дело... А теперь еще Вова-премудрый за мерином тебя бегать нанял. Он тебе хоть бутылку за это выставил? А? - Товарищ мой, деда Федора старинный приятель, любит справедливость. - Ты - человек старый. А он тебя гоняет. А ты как дитё...

Вот и нынешним вечером, когда дед Федор вернется и обязательно к нам заглянет, товарищ мой будет, жалеючи, укорять его:

- Снова таскался, ноги бил. Цепляет тебя на кукан, как глупого...

Дед Федор оправдывается всякий раз одинаково:

- Он же сгальный. Дурак дураком. Он людей не жалеет. А мерина враз запорет. Как без мерина жить? Зимой за хлебом...

Ведь и вправду зимой да в распутицу, когда хлябь да склизь, мерин выручает. Ездят на нем за хлебом в станицу. Трюшком, потихоньку, но довезет.

- А картошку людям копать? - вспоминает дед Федор. - Другого поставь. Он тебе наварнакает.

Тоже правда. Старый мерин копалку тянет неторопливо и ровно, выворачивая лемехом картофельные гнезда.

- Нет, нам без мерина нельзя. Колхоза нет, а еще и мерина лишимся - вовсе гибель, - заканчивает свои оправдания дед Федор и об ином речь заводит, тоже не в первый раз: - И ты погляди... Ведь он по степи не блукает, он на родной свой хутор идет, на Венцы. А там об хуторе знаку нет, одни лишь сады. А он приходит и становится на том самом месте, где был Юдаичев баз. Тут - хата была, тут - летняя стряпка, амбары. Я помню, мы же в соседях жили. Ныне там лишь бурьян. А он помнит. И прямо на конюшне становится, где его мать принесла. - Дед Федор изумленно разводит руками. - Сколько лет-годов... А теперь, значит, чего-то в голове. Вроде он домой идет. Идет и становится... И, подумав, добавляет серьезно: - Я вот тоже в детский разум вхожу: одно позабыл, другое - не помню. А свой родный хутор весь дочиста вижу. Ныне дочикилял - уж стемнело. А я все вижу, что было: от Сухой Голубой до Провалов. Калинкины, Мушкетов Исай, Мушкетов Маркей, бабка Хима, Труша Кулюкин, Иван Гулый, дед Лисан, Юдаичевы и тут наша хата.

- Значит, тоже скоро туда... - смеется мой товарищ. - Как мерин, убредешь. Будем искать тебя. И арапником...

Поздний вечер. Густеют сумерки. Коров подоили и снова прогнали с база. Теперь они будут бродить по хутору, по его пустошам, заросшим травою, добирая. А потом, во тьме, снова вернутся и улягутся, каждая у своего база, сыто вздыхая.

Летним вечером долго не хочется в дом уходить. На воле - прохлада. Товарищ мой смотрит телевизор. Жена его спит, за день намаялась - ей рано вставать. Я сижу, перебирая дневное.

Дед Федор, старый мерин... Мать моя, вовсе годами ветхая, тоже в последнее время во сне чуть не всякий день видит далекую родину - Забайкалье. Проснется - радуется: дома была.

А деду Федору снится одно и то же, он завтра придет и расскажет: "Вроде дали мне комбайн поломатый. Я его делал-делал, довел до ума. Стал работать... Хлеб убирать. А пшеница добрая. Молотим и молотим. Весь ток засыпали. Такие бунты лежат высоченные. А мы все молотим и молотим..."