К Енко - Женские игры в Париже

- Да, конечно вернутся! - наконец промямлил он, - но...

Я стал понимать, что тут кроется что-то иное, чем семейная ссора.

- Так, в чем дело?

Мужчина отошел и стал рассказывать о себе, и как я потом понял, в ходе нашего дальнейшего знакомства, он оказался большим любителем рассказывать о своей судьбе.

Он являлся прямым потомком европейской королевской семьи Гогенцоллернов, сидел в советской тюрьме за свое знатное происхождение. Выпустили. Дали двухкомнатную квартиру на Светлом проезде, старую рухлядь вместо мебели, обещали вернуть немалые драгоценности, но только обещали. Жить не на что. Сам он художник. Мне в тот момент пояснил, что семью прикармливали в посольстве Голландии. Они каждый день туда ходили на обед и могли прийти только всей семьей, иначе для такого потомка - это неблагородно. На этот раз они поссорились, вот он и гнался за своей женой и дочкой, чтобы уговорить их пойти "похавать" в посольство. Не вышло.

Я подбросил на ладони сверток, в нем, кроме всего прочего находилась и пачка пельменей.

- За чем же дело стало? Я угощаю!

Мы пошли к нему на второй этаж варить пельмени, с расчетом на то, что оставим немного для его семьи, так как в квартире было, хоть шаром покати. Оставил им ещё полбатона хлеба и отсыпал немного сахарного песку. Благодарности было "полные штаны".

С тех пор этот искренний и честный потомок королей Гогенцоллернов меня зауважал. Познакомил со своей женой, довольно милой женщиной, которая робко улыбнулась, покраснела и опустила глаза, памятуя о своем поспешном бегстве мимо меня.

Мой новый знакомый при каждой встрече норовил рассказать мне что-либо новенькое о своей тяжбе за наследство. При очередной встрече на улице я хотел было увернуться от него, но он схватил меня за рукав и остановил. Стал совать в руку какой-то прямоугольный предмет, завернутый в газету.

Я взял его и развернул.

- Это картина, специально нарисовал для вас! - быстро заговорил он, чтобы исключить возможность отказа с моей стороны.

Я увидел небольшое полотно, заключенное в рамку. Картина изображала восточную одалиску, лежащую на тахте, в шароварах и прозрачной блузке.

Горячо поблагодарил за подарок и сказал, что картина прекрасная, а мой сосед великий художник, но пока ещё не признанный, но от этого его картины не становятся хуже. Он загадочно улыбнулся и сказал:

- А, теперь, посмотрите сюда, - и он указал себе на шею.

Я посмотрел и буквально открыл рот.

- Да! Да! - продолжал он. - Этот крест из платины и весь усыпан бриллиантами!

Я смотрел во все глаза. Крест был больше самого длинного пальца на мужской руке. На нем увидел распятого Иисуса Христа в сверкающих бриллиантах.

- Мне вернули! Мне вернули! И ещё вернут! Это из наследства моего деда! Когда нам отдадут хотя бы часть наследства, - возбужденно воскликнул он, - мы уедем в Голландию!

- Дай-то бог! - ответил я. А сам подумал: "А попаду ли я сам когда-либо за границу?" - такой далекой она мне казалась тогда.

Когда однажды я посещал своих новых знакомых, повстречал на лестнице того человека, которого в последствии должен был убить. Был он среднего роста, немного полноват, с крупным чуть скуластым лицом, с плешивым лбом и редкими волосами. Обычный человек: встретишь на улице и не запомнишь. Только взгляд у него оказался оценивающий и, как мне показалось, запоминающий. Потом себя я спрашивал: запомнил ли он меня? Если на том свете встретимся, то он со мной рассчитается.

...Дядя Коля все подготовил. Шина спустилась как раз под мостом. Я выстрелил вовремя и удачно. Пистолет пахан у меня отобрал. Он его, как я потом узнал, продал "черным".

Какое-то время я ещё сколачивал капитал, вращаясь, по наводке дяди Коли, среди братвы, и со временем стал там своим человеком.

Меня не "убрали" как исполнителя, потому что такие случаи, как мой, ещё были редки. Репрессивные органы ими почти не занимались. Еще существовала всеобъемлющая государственная собственность, строго охраняемая милицией. Собственность частная в первые годы реформ пока не пользовалась почетом. И другое. Хотя и говорят братва, братва. Но братва, это не только те, кто ходит навесив на себя золотую цепь и бреет затылок. По моему убеждению - это и те, кто сидит в министерствах, в разных конторах и ворует государственное добро. Они исповедуют очень простую философию: "Если не мы, то кто приберет к рукам государственную собственность? Ведь мы здесь, с ней рядом". Но когда человек начинает обрастать бывшей государственной собственностью, то рядом находящийся с ним другой человек, говорит: "А почему эта собственность только ему, ведь она. была ничья, государственная, так почему только ему! А я?" - отсюда и начинаются убийства и другие преступления. Все это раньше называли первоначальным накоплением капитала, как мы об этом учили на кафедре марксизма-ленинизма в МАИ. Только здесь грабили не колониальные народы, а свой народ.