Александр Фадеев - Разгром

- Спишь? - спросил внятно и ласково. Мечик притворился спящим. Пика выждал немного. Слышно было, как поют на одеяле вечерние комары.

- Ну, спи... Когда стемнело, снова подошли двое - Варя и еще ктото. Бережно приподняв койку, понесли ее в барак. Там было жарко и сыро.

- Иди... иди за Фроловым... я сейчас приду, - сказала Варя. Она несколько секунд постояла над койкой и, осторожно приподняв с головы одеяло, спросила:

- Ты что это, Павлуша?.. Плохо тебе?.. Она первый раз назвала его Павлушей. Мечик не мог разглядеть ее в темноте, но чувствовал ее присутствие так же, как и то, что они только вдвоем в бараке.

- Плохо... - сказал он сумрачно и тихо.

- Ноги болят?..

- Нет, так себе... Она быстро нагнулась и, крепко прижавшись к нему большой и мягкой грудью, поцеловала его в губы.

V

Мужики и <����угольное племя>

Желая проверить свои предположения, Левинсон пошел на собрание заблаговременно - потереться среди мужиков, нет ли каких слухов. Сход собирался в школе. Народу было еще немного: несколько человек, рано вернувшихся с поля, сумерничали на крыльце. Через раскрытые двери видно было, как Рябец возится в комнате с лампой, прилаживая закопченное стекло.

- Осипу Абрамычу, - почтительно кланялись мужики, по очереди протягивая Левинсону темные, одеревеневшие от работы пальцы. Он поздоровался с каждым и скромно уселся на ступеньке. За рекой разноголосо пели девчата; пахло сеном, отсыревающей пылью и дымом костров. Слышно было, как бьются на пароме усталые лошади. В теплой вечерней мгле, в скрипе нагруженных телег, в протяжном мычании сытых недоеных коров угасал мужичий маетный день.

- Маловато чтой-то, - сказал Рябец, выходя на крыльцо. - Да многих и не соберешь седни, на покосе ночуют многие...

- А сход на что в буден день? Аль срочное что?

- Да есть тут одно дельце... - замялся председатель. - Набузил тут один ихний, - у меня живет. Оно, как бы сказать, и пустяки, а цельная канитель получилась... - Он смущенно посмотрел на Левинсона и замолчал.

- А коли пустое, так и не след бы собирать!.. - разом загалдели мужики. - Время такое - мужику каждый час дорог. Левинсон объяснил. Тогда они наперебой стали выкладывать свои крестьянские жалобы, вертевшиеся больше вокруг покоса и бестоварья.

- Ты бы, Осип Абрамыч, прошелся как-нибудь по покосам, посмотрел, чем косят люди? Целых кос ни у кого, хучь бы одна для смеху, - все латаные. Не работа - маета.

- Семен надысь какую загубил! Ему бы все скорей, жадный мужик до дела, - идет по прокосу, сопит, ровно машина, в кочку ка-ак... звезданет!.. Теперь уж, сколько ни чини, не то.

- Добрая <����литовка> была!..

- Мои-то - как там?.. - задумчиво сказал Рябец. Управились, чи не? Трава нонче богатая - хотя б к воскресенью летошний клин сняли. Станет нам в копеечку война эта. В дрожащую полосу света падали из темноты новые фигуры в длинных грязно-белых рубахах, некоторые с узелками - прямо с работы. Они приносили с собой шумливый мужицкий говор, запахи дегтя и пота и свежескошенных трав.

- Здравствуйте в вашу хату...

- Хо-хо-хо!.. Иван?.. А ну, кажи морду на свет здорово чмели покусали? Видал я, как ты бежал от их, задницей дрыгал...

- Ты чего ж это, зараза, мой клин скосил?

- Как твой! Не бреши!.. Я - по межу, тютелька в тютельку. Нам чужого не надыть - своего хватает...

- Знаем мы вас... <����Хвата-ет!> Свиней ваших с огорода не сгонишь... Скоро на моем баштане пороситься будут... <����Хва-та-ет!..> Кто-то, высокий, сутулый и жесткий, с одним блестящим во тьме глазом, вырос над толпой, сказал:

- Японец третьего дня в Сундугу пришел. Чугуевские ребята баяли. Пришел, занял школу - и сразу по бабам: <����Руськи барысня, руськи барысня... сю-сю-сю>. Тьфу, прости господи!.. - оборвал он с ненавистью, резко рванув рукой наотмашь, словно отрубая.

- Он и до нас дойдет, это уж как пить...

- И откуда напасть такая?

- Нету мужику спокою...

- И все-то на мужике, и все-то на ем! Хотя б уж на что одно вышло...

- Главная вещь - и выходов никаких! Хучь так в могилу, хучь так в гроб - одна дистанция!.. Левинсон слушал, не вмешиваясь. Про него забыли. Он был такой маленький, неказистый на вид - весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен. Но, вслушиваясь в растрепанные мужицкие голоса, Левинсон улавливал в них внятные ему одному тревожные нотки. <����Плохо дело, - думал он сосредоточенно, - совсем худо... Надо завтра же написать Сташинскому, чтобы рассовывал раненых куда можно... Замереть на время, будто и нет нас... караулы усилить...>