Александр Фадеев - Разгром

- ... Вдруг он как обернется - да на меня... - верещал Чиж, давясь и чавкая, - тут я его рраз!.. В это время звякнули стекла и послышался отдаленный залп. Мечик, вздрогнув, уронил ложку и побледнел.

- Да когда же все это кончится!.. - воскликнул он в отчаянии и, закрыв лицо руками, вышел из избы. <... Они убили его, этого человека в жилетке, - думал он, уткнувшись лицом в воротник шинели, лежа где-то в кустах, - он даже не помнил, как забрался сюда. - Они убьют и меня рано или поздно... Но я и так не живу - я точно умер: я не увижу больше родных мне людей и этой милой девочки со светлыми кудрями, портрет которой я изорвал на мелкие клочки... А он, наверно, плакал, бедный человек в жилетке... Боже, зачем я изорвал ее? И неужели я никогда не вернусь к ней? Как я несчастен!..> Уже вечерело, когда он вышел из кустов с сухими глазами, с выражением страдания на лице. Где-то совсем рядом разливались пьяные голоса, играла гармонь. Он встретил у ворот тоненькую девушку с длинными косами, - она несла воду на коромысле, изогнувшись, как лозинка.

- Ох, и гуляет ваш один с хлопцами с нашими, сказала она, подняв темные ресницы, и улыбнулась. - Он як... чуете? - И в такт разухабистой музыке, летевшей изза угла, она покачала своей милой головкой. Ведра тоже качнулись, сплеснув воду, - девушка застыдилась и юркнула в калитку. А мы сами, каторжане, Того да-жидалися-а... разливался чей-то пьяный и очень знакомый Мечику голос. Мечик выглянул за угол и увидел Морозку с гармоньей и с растрепавшимся чубом, свисавшим ему на глаза, прилипавшим к его красному, потному лицу. Морозка шел посреди улицы с циничным развальцем, выставив вперед и растягивая гармонь с таким - <����от всей души> - выражением, точно он похабничал и тут же каялся; за ним шла орава таких же пьяных парней, без поясов и шапок. По бокам, крича и вздымая клубы пыли, бежали босоногие мальчишки, безжалостные и резвые, как чертенята.

- А-а... Друг мой любезный! - в пьяном лицемерном восторге закричал Морозка, увидев Мечика. - Куда же ты? Куда? Не бойся - бить не будем... Выпей с нами... Ах, душа с тебя вон - вместях пропадать будем! Они всей толпой окружили Мечика, обнимали его, склоняли к нему свои добрые пьяные лица, обдавая его винным перегаром, кто-то совал ему в руку бутылку и надкушенный огурец.

- Нет, нет, я не пью, - говорил Мечик, вырываясь, я не хочу пить...

- Пей, душа с тебя вон! - кричал Морозка, чуть не плача от веселого исступления. - Ах, панихида... в кровь... в три-господа!.. Вместях пропадать!

- Только немножко, пожалуйста, ведь я не пью, сказал Мечик, сдаваясь. Он сделал несколько глотков. Морозка, расплеснув гармонь, запел хриповатым голосом, парни подхватили.

- Пойдем с нами, - сказал один, взяв Мечика под руку. - <... А я жи-ву ту-ута...> - прогнусил он какую-то наугад выхваченную строчку и прижался к Мечику небритой щекой. И они пошли вдоль по улице, шутя и спотыкаясь, распугивая собак, проклиная до самых небес, нависших над ними беззвездным темнеющим куполом, себя, своих родных, близких, эту неверную, трудную землю.

XVI

Трясина

Варя, не участвовавшая в атаке (она оставалась в тайге с хозяйственной частью), приехала в село, когда все уже разбрелись по хатам. Она заметила, что захват квартир произошел беспорядочно, сам собой: взводы перемешались, никто не знал, где кто находится, командиров не слушались, - отряд распался на отдельные, не зависящие одна от другой части. Ей попался по дороге к селу труп убитого Морозкиного коня; но никто не мог ей сказать определенно, что случилось с Мороз-кой. Одни говорили, что он убит, они видели это собственными глазами; другие - что он только ранен; третьи, ничего не зная о Морозке, с первых же слов начинали радоваться тому счастливому обстоятельству, что сами остались в живых. И все это вместе взятое только усиливало то состояние упадка и безнадежного уныния, в котором Варя находилась со времени ее неудачной попытки примириться с Мечиком. Намучившись и натерпевшись от бесконечных приставаний, от голода, от собственных дум и терзаний, не имея больше сил держаться на седле, чуть не плача, она отыскала наконец Ду-бова - первого человека, действительно обрадовавшегося и улыбнувшегося ей суровой сочувственной улыбкой. И когда она увидела его постаревшее, нахмуренное лицо с грязными и черными, опущенными книзу усами и все остальные окружавшие ее знакомые, милые, грубые лица, тоже посеревшие, искрапленные навек угольной пылью, сердце у нее дрогнуло от сладкой и горестной тоски, любви к ним, жалости к себе: они напомнили ей те молодые дни, когда она красивой и наивной девчонкой, с пышными косами, с большими и грустными глазами, катала вагонетки по темным слезящимся штрекам и танцевала на вечерках, и они так же окружали ее тогда, эти лица, такие смешные и хотящие. С того времени как она поссорилась с Морозкой, она как-то совсем оторвалась от них, а между тем это были единственные близкие ей люди, шахтеры-коренники, которые когда-то жили и работали рядом и ухаживали за ней. <����Как давно я их не видала, я вовсе о них забыла... Ах, милые мои дружки!..> - подумала она с любовью и раскаянием, и у нее так сладко заломило в висках, что она едва удержалась от слез. Только одному Дубову удалось на этот раз разместить взвод в порядке по соседним избам. Его люди несли караул за селом, помогали Левинсону запасать продовольствие. В этот день как-то сразу выяснилось то, что скрыто было раньше в общем подъеме, в равных для всех буднях, - что весь отряд держится главным образом на взводе Дубова. Варя узнала от ребят, что Морозка жив и даже не ранен. Ей показали его нового коня, отбитого у белых. Это был гнедой высокий тонконогий жеребец с коротко подстриженной гривой и тонкой шеей, отчего у него был очень неверный предательский вид, - его уже окрестили <����Иудой>. <����Значит, он жив... - думала Варя, рассеянно глядя на жеребца. - Что ж, я рада...> После обеда, когда она, забравшись на сеновал, лежала одна в душистом сене, прислушиваясь сквозь сон, не лезет ли к ней кто-нибудь <����по старой дружбе>, - она вновь с мягким сонным и теплым чувством вспомнила, что Морозка жив, и уснула с этой же мыслью. Проснулась она внезапно - в сильной тревоге, с оледеневшими руками. Ночь, сплошная, движущаяся во тьме, глядела под крышу. Холодный ветер шевелил сено, стучал ветвями, шелестел листьями в саду... <����Боже мой, где же Морозка? где все остальные? - с трепетом подумала Варя. - Неужто я опять осталась одна, как былинка, - здесь, в этой черной яме?..> Она с лихорадочной быстротой и дрожью, не попадая в рукава, надела шинель и быстро спустилась с сеновала. Около ворот маячил силуэт дневального.