Герай Фазли - Семизвездное небо

О господи, не смешно ли это, ну какая могла быть связь между ним и Шахназ? Она ведь была женой другого и была счастлива. Ведь он не забыл строчек письма, написанных знакомым аккуратным почерком, писал их товарищ его далеких детских лет - Толстяк Насиб: "От семьи Эльдара Абасова героического сына нашего села - никого не осталось. Его отец-Алмардан-киши умер во время войны, вскоре скончалась и его мать. Сестра не вернулась из блокадного Ленинграда. А возлюбленная Шахназ вышла замуж за другого и счастлива в своей семейной жизни". Это был ответ на его последнее письмо в Чеменли, которое он послал от имени фронтового друга Эльдара Абасова Айхана Мамедова. Неуклюжий и бесхарактерный Насиб, которого всегда дразнили "Толстяком Насибом", как видно, работал тогда секретарем сельсовета и привык обстоятельно отвечать на официальные письма. Он нисколько не сомневался в правдивости каждого слова этого письма, поскольку и на предыдущие письма получал точно такие же ответы. Но о Шахназ было написано впервые. Кто подарил ей эту счастливую семейную жизнь? Этого он не знал. И Толстяк Насиб об этом ничего не сообщал. И хорошо сделал, так как это положило конец его мукам и сомнениям. Что же касается слов: "героический сын нашего села", то им он не придал никакого значения. Знал, что теперь всех, кто погиб на войне, считают героями. Может быть, и справедливо.

Да вот, поди, ж ты, что может преподнести жизнь. Теперь он возвратился в родное село под именем Айхана Мамедова, и, кажется, кстати. Он пытался вспомнить лицо этого юноши, но не мог и только слышал его голос. И этот голос, как песня вечности, навсегда поселился в его душе. Это была уже не первая воображаемая им встреча. Сколько раз он беседовал с ним, делил все радости и печали.

Что еще он мог поделать? Ведь от спасителя ему остались на память лишь имя и голос. Он только слышал голос Айхана, но ни разу не смог посмотреть ему в лицо. В том мире беспамятства, в том аду, существовали только слова: "Ты меня слышишь, брат мой? Я твой земляк, Айхан Мамедов. Я пришел спасти тебя". Сколько раз в своем воображении он пытался представить своего спасителя, но до сих пор не видел его так явственно. "Ты слышишь меня, Айхан? Ты не думай, что здесь - у этого гранитного памятника - я расстанусь с тобой. Нет! Пока я жив, я буду с тобой. Этот памятник, эти венки, этот цветущий ковер - ничто не сможет разлучить нас. Ведь мы единое целое. Ты упавшее в землю далекой Германии зерно, а я - колос, проросший из него..."

Эти слова прозвучали так взволнованно, что он невольно вздрогнул. Торопливо поднялся с колен, ухватившись рукой за мокрую от росы ветку. Он сделал несколько шагов и, непроизвольно обернувшись, взглянул на бюст, потом на высившийся напротив Бабадаг. И вдруг до его слуха донеслось: "Эй-гей! Кто ты?" Будто отец почувствовал, что он вернулся в родное село. С самокруткой в зубах уста Алмардан, мягко улыбаясь, смотрел на него, Кожа на его шее была морщинистой, дым от папиросы колечками завивался в воздухе. Глаза из-под широких бровей светились улыбкой. "Доброе утро, папа! - Что-то дрогнуло у него в груди. - Почему ты так поступил? Почему покинул этот мир, не оставшись в нем хозяином?" - "Не говори так, сынок. Мир никогда не может быть без хозяина. Когда наступает срок, отцы завешают его сыновьям. Разве ты этого не знаешь?" Да, отец узнал его. Узнал, несмотря на то что в свое время он ушел отсюда на фронт Эльдаром Абасовым, а теперь возвратился Айханом Мамедовым.

Отец узнал его.

2

Если бы Архимед был поэтом, он сказал бы так: "Дайте мне точку вне мира, чтобы я мог показать вам этот мир целиком. Тогда бы вы увидели, какой яркий свет он излучает".

Когда я был ребенком, я думал, что Бабадаг - мой дедушка. Потому что Бабадаг означает - дедушка-гора. Отец мой потому его так любит, что считает его своим отцом. Каждое утро, проснувшись на рассвете, он тихонько разговаривает с ним.

И хотя я, вырастая, понял, что это не так, я никак не мог избавиться от мысли о существовании между отцом и Бабадагом какой-то тайны. Как мне было в это верить? По утрам, перед работой, отец обычно подолгу стоял у окна нашей гостиной, смотрящей на Бабадаг, и, дымя самокруткой, о чем-то думал. Я следил через полуоткрытую дверь нашей, моей и Гюльзан, спальни за этим безмолвным утренним диалогом. Я был уверен: мой отец разговаривает со своим отцом - моим дедушкой. В эти минуты загорелое до черноты его лицо казалось мне просветленным.

В один из жарких июньских дней я проснулся раньше обычного, даже раньше моего отца. Потому что завтра предстоял экзамен по естествознанию. Это был последний экзамен, к нему надо было хорошо подготовиться. Если бы я сдал его успешно, мог бы считать себя уже учеником десятого класса.