Михаил Федотов - Иерусалимские хроники

И вот в таком заброшенном дворе микроскоп можно было спрятать и забросать мусором.

Надо было мне их утром впустить. Попили бы чаю, и ничего, я бы от этого не умер. Может быть, толстый художник не стал бы гоняться за женой кукурузника, не бей я его так больно по яйцам. У него на это могла быть реакция. Очень мне надо сидеть тут и копаться, как Раскольникову, в этом мусоре! Еще я ругал себя за то, что не заступился сейчас за Аркадия Ионовича и дал его увезти живым в тюрьму. Я уговаривал себя, что у него только начался запой и в участке его полечат, но на самом деле главной причиной было то, что иногда я страшно тщеславен, и мне не хотелось, чтобы сразу все соседские курды видели, как я якшаюсь с деклассированными элементами.

Но скоро выяснилось, что я слишком драматизировал события: когда я вернулся домой, у меня на диване сидел довольный Аркадий Ионович и прямо светился от счастья. "Не будьте таким идиотом, -- сказал он, когда услышал, что я спрятал микроскоп. - Теперь, когда эти балбесы меня отпустили, подозрения снова падают на меня! Кто вас вообще просил вмешиваться? Срочно отройте его обратно и отнесите ко мне. Никто там не разговаривает. Я только что оттуда. Это Шлема Рубинфайн вернулся из сумасшедшего дома на выходные".

У нас такой район, что половина соседей откуда-нибудь вернулась.

-- Слушайте, а может быть, микроскоп отнести Зафрану? -- спросил я.

-- Он -- астроном. Зачем ему микроскоп? Смотреть на звезды?

-- Шуре еще можно отнести. Они приличные люди. Работают в патентном бюро.

-- Не надо никому ничего носить. Отнесите микроскоп на место и постарайтесь разбудить китайца. Не нужно нам лишних свидетелей. Я узнал, что на Шнайдера поступило три заявления с точным перечнем всего, что он украл. Пусть его посадят, что вам за дело? Отдохнет от питья, а я хоть смогу помыть в квартире пол. Несите, несите. И закройте его какой-нибудь тряпочкой, чтобы его кто-нибудь по ошибке не украл. Я вернусь дней через пять, когда тут все уляжется. У вас действительно нет денег? Ладно, ладно, не кричите на меня.

Аркадий Ионович ушел. А я прочитал про себя детскую считалочку, чтобы успокоиться, почему-то побрился и снова через забор полез за микроскопом.

Глава третья

ИЗ БАКУ

Дул пронизывающий ветер. Днем шел дождь со снегом, и теперь на тротуарах хлюпала грязь. Я вышел на улицу и сразу зачерпнул полный ботинок. В магазине моего хозяина горел свет, и я прошел мимо, не оборачиваясь.

Я весь день ничего не пил. Как-то все время не получалось. Ближе всего было зайти к Борису Федоровичу Усвяцову, если он в такой холод заночевал на Агриппас. У Бориса Федоровича было два места, где он сейчас мог находиться: в подвале старого Английского госпиталя или в развалинах за "Машбиром", где в разрушенном доме стояла комната с проволочной кроватью и было посветлее. С ним вместе сейчас жил Шиллер, парнишка из белорусского местечка, который сильно пил и вел полубродячий образ жизни. Я покричал снизу, но никто не откликнулся. Наверное, они спали мертвецким сном или еще не вернулись. Забрать Бориса Федоровича не могли: в зимние месяцы он мало бывал трезвым, его обыскивали прямо в машине и сразу отпускали, чтобы не возиться. Кажется, я стоял в воде. Если комнату в такой ливень залило, Борис Федорович мог увести Шиллера в госпиталь.

Я нерешительно потоптался у развалин. Мне очень хотелось в забегаловку, которая называлась "Таамон", или "щель". Я еще раз порылся в карманах.

У меня совершенно не было наличных денег, а в долг мне там давно не записывали. Я побрел наверх по Штрауса и за Национальной больницей свернул к Старому городу. В пятистах метрах оттуда собиралась небольшая компания верующих, в которую я ходил клянчить деньги, когда был трезвым.

У больницы мне кто-то свистнул. Я удивленно поднял голову. Стояла черная баба в белом халате, ловила под дождем такси. Мне почудилось на ходу, что мир кончился и я остался вдвоем на свете с этой промокшей черной медсестрой. У меня всегда мелькают такие мысли перед тем, как я захожу в церковь. Дождь идет страшный. Сейчас она уедет в такси, и в пустом мире мне ее будет уже не отыскать. Обычная американка по лимиту, только с толстыми губами и черная. Пока я добирался до церкви, проповедь кончилась. Все уже помолились. В конце службы они танцевали джигу и накладывали друг на друга руки. Происходили эти приплясы в старой пресвитерианской церкви. Внутри было неплохо, светло и стоял рояль. Дочь пастора много лет бочком играла на нем гимны. Шли прощальные службы. Паства разъезжалась. Кто мог, уезжал сам. У пастора виза была до осени, и ее уже не продлевали.