Надежда Дурова - Серный ключ

— Говорю вам, что ездила на воды, на Серный Ключ, близ селения Курцем.

— Что за гармоническое название! В какой же это стране света? Имя не русское.

— Это деревня черемисская, [1] Черемисы — принятое прежде название народа мари, принадлежащего к семье угро-финских народов. и не далее восьмидесяти верст отсюда… Но пойдемте в город; солнце совсем уже закатилось. Дорогою я расскажу вам о своем путешествии. Да, что вы так рассеяны сегодня, Л…? Вы, кажется, еще не заметили, что со мною дети мои? Поцелуйте их.

Л… тогда только увидел, что Лязовецкая вела за руки двух своих сыновей, прекрасных, как амуры. Перецеловав детей, он извинялся в своей невнимательности, ссылаясь на то, что поездка ее на какие-то небывалые воды свела его с ума. Они пошли обратно к городу.

— Итак, вы не верите, — начала говорить прекрасная спутница Л…, — чтобы я была на водах? Не верите существованию нашего Серного Ключа, который кипит и клокочет в восьмидесяти верстах от неверующих обитателей нашего песчаного, морского дна, как вам угодно называть наш город?

— В восьмидесяти верстах! Но ведь это так близко, что даже против воли можно было бы знать об вашем ключе, если бы он в самом деле был!.. Нет, воля ваша, вы шутите, или тут какое-нибудь иносказание.

— Полно вам с вашими иносказаниями! Вы слышали и сами об нашем ключе, но забыли. Об нем были большие хлопоты, разведывания. Окружной лекарь обратил внимание на необыкновенный вкус воды и, найдя, что она наполнена серными частями, уведомил об открытии свое начальство. Слухи носились, что целительность вод его не уступает заграничным, но впоследствии все затихло.

— Почему ж?

— Говорят, что, пока смотрели и рассматривали, ворочали и переворачивали донесение окружного лекаря, он умер. На место его приехал другой, который не имел такой веры к ключу…

— Я не понимаю, что за радость была прежнему лекарю заботиться, чтобы ключ признали годным?

— Вы смешны, Л…! Как что за радость лекарю, что оказался годным Серный Ключ в его округе? Ведь к таким местам ездят обыкновенно лечиться, а где лечатся, там, я думаю, лекарь главное действующее лицо. Нынешний лекарь, может быть, не надеялся удержаться тогда на своем месте и потому не хотел хлопотать для другого. Думаю, что предчувствие или опасение были главною причиною его беспечности. Удержаться на месте можно было бы легко, но только не 3…

— Ах! так это 3… Я знаю его. Он женат на польке. Какая красавица жена его!

— Да, у него только и хорошего, что красавица жена.

— Ваша правда. Вот человек, в котором вовсе нет ничего худого, но нет и ничего хорошего! Мне кажется, что природа и сама не знает, как сотворила его.

— Ну, нет! В нем есть одно замечательное качество.

— Вы хотите сказать, что он скуп?

— Да.

— Это правда: скуп он единственным образом, ему одному только свойственным! Я расскажу вам смешной анекдот об его расчетливой философии: как-то заболели у меня зубы; вы знаете, что в этом только одном случае вся моя твердость исчезает…

— Знаю, что вы неженка, — что ж далее?

— Я пошел к 3… просить какого-нибудь снадобья, как говорит одна из ваших знакомых.

— Оставьте ее в покое — у нас так говорят.

— Я пришел к нему в час пополудни — пора, в которую все благочестивые провинциалы обедают. Насилу я достучался; наконец отперли. «Где лекарь?» — спросил я кухарку, которая отворила мне дверь. «Кушает». — «Проведи меня к нему». — «Извольте идти сами. Из залы дверь направо в столовую».

Я пошел и, увидя дверь направо, отворил ее и вошел в тесный, гадкий чулан, где за мискою какой-то спартанской похлебки сидел 3… с своим ангелом, с прелестною черкешенкою…

— Ну, одним словом, с своею женою! — прервала Лязовецкая, несколько нетерпеливая.

Л… покраснел.

— Думаю, появление ваше привело его в замешательство?

— Худо вы его знаете, если так думаете; это Кратес, [2] Кратес (IV–III вв. до н. э.) — древнегреческий философ-киник, последователь Диогена; отказавшись от всего своего имущества, вел бродячую жизнь. который хвалится своим цинизмом. С величайшим хладнокровием он встал из-за стола и просил меня в залу; но, будучи довольно умен, угадывая, как должны были удивить меня его обед и та собачья конура, в которой он так роскошно пирует, он сказал мне: «Вы, верно, удивляетесь моей укромной столовой и слишком умеренному обеду? Не думайте, чтобы это было от скупости! Нет, я ведь имею достаток, но поступаю так сообразно понятию, какое имею о не совсем-то благородной естественной потребности — есть.