Павел Мельников-Печерский - Старина

— Старосте я в этом деле никогда не доверяла, — рассказывала она: — попадется ему куманек, так он его пощадит, а зол на мужика, так уж совеем его засечет. Ведь надо знать, сколько за какую вину наказать.

Проживши довольно в Брянске, где она устроила хрустальные заводы, принадлежащие теперь г-ну Мальцеву, она отправилась во владимирское имение и занялась также хозяйством. От времени до времени она навещала мать, которая после смерти мужа переселилась опять в Петербург. Анна Ивановна привязалась к сыну, насколько была способна привязаться; ласкала и баловала его, но не заботилась о его воспитании. Вера Александровна уговорила ее посадить за указку мальчика, давно уже записанного в гвардию, и следила сама за его уроками всякий раз, как приезжала к семейству. Она заведывала тогда и хозяйством, которое Анна Ивановна вручала ей с большой радостью, и изменяла по своему усмотрению принятый порядок в доме. Прислуга привыкла повиноваться ее взгляду. Мать признавала ее превосходство над собой и смотрела на нее с уважением, а брат с почтением и страхом. Но эти холодные чувства не согревали ее сердца, которое черствело с каждым днем, под влиянием душевного одиночества и безотрадной деятельности, которой она себя посвятила…

Единственная горячая привязанность, которую она испытала, — любовь к отцу внушила ей мысль навестить в ссылке друга его Миниха. Она ездила в Пелым, чтоб пожать руку отшельнику и усладить его изгнание несколькими светлыми днями. Но о свидании ее с старым фельдмаршалом не осталось, к сожалению, никаких преданий в семействе. Пока она жила в столице, то принимала к себе и выезжала сама. Наперекор принятым тогда понятиям, она ненавидела скоморохов и шутов, не подчинялась вообще обычаям, которые не приходились ей по душе, выезжала одна и говорила, не стесняясь, свое мнение обо всем. Она любила щеголять экипажами, скороходами и породистым лошадьми, которые стали наконец известны по всему городу. Как скоро показывался на улице ее великолепный цуг, народ сбегался издали, чтоб на него полюбоваться и встречать с криками: „Ш…ва…ва едет!"

Анна Ивановна, возвратившись в Петербург, стала опять являться ко двору, куда Вера Александровна отказалась ездить из уважения к памяти отца. Но вот интересный анекдот, переданный ей матерью. Во время последней болезни Елизаветы, когда медики решили, что она проживет не более нескольких дней, все пришли в неописанный страх, ждали опять какого-нибудь непредвиденного переворота, и каждый боялся сделаться его жертвой. Накануне смерти императрицы великий князь Петр Федорович призвал графа Шереметева и спросил у него, какой полк назначен в эту ночь на дворцовый караул. Шереметев отвечал ему: „назначен Преображенский, если не ошибаюсь".

— Императрица не проживет, вероятно, этой ночи, — возразил великий князь. — Неизвестно, что может случиться: поставь на всякий случай на караул моих голштинцев: я в них уверен.

— Извините меня, ваше высочество, — сказал граф: — но Преображенский полк был назначен государыней, и, пока она еще жива, я обязан исполнять лишь ее приказания, потому что я ей клялся в верности.

Петр Федорович вспыхнул.

— Не забудь, что я буду завтра императором! — вскрикнул он.

— И я буду завтра в вашей власти, — возразил Шереметев, почтительно кланяясь: — но до тех пор я останусь верен присяге, которую приносил императрице.

Елизавета скончалась действительно через несколько часов. Когда придворные сошлись присягать новому государю, Петр III, уже очнувшись от своего панического страха и приободрившись, подошел к графу Шереметеву и протянул ему руку.

— Обещай мне, — сказал он ему: — что ты будешь служить мне так же честно и верно, как служил моей покойной тетке.

Убедившись наконец, что хозяйство, прочно устроенное ею, может идти и без постоянного надзора, Вера Александровна переселилась опять к матери. Многие из ее родственников и приятелей потом навлекли на себя неудовольствие Екатерины II-й и подверглись ссылке или заточению. Императрице донесли, между прочим, что статс-дама Г…на и ее муж дозволили себе осуждать многие из ее поступков. Екатерина заключила в тюрьму и жену и мужа, приказав им сказать, что „желает научить их помолчать". Желтухина, одна из горничных, просила позволения разделить участь своих господ, „которыми не была никогда обижена", говорила она, и в продолжение целых двадцати лет осталась верна святому подвигу самоотвержения, на который пошла добровольно. В продолжение двадцати лет она не видела дневного света, разделяла с заключенными кружку воды и кусок черного хлеба и своими молитвами и увещаниями поддерживала в них часто веру и надежду. Наконец Г…н умер, и Екатерина возвратила свободу его вдове. Когда отворили перед несчастной женщиной тяжелые двери ее темницы, она забыла, в безумном припадке радости, предосторожности, которые ей следовало принять, чтоб глаза ее, ослабевшие от долгого мрака, не были внезапно поражены блеском солнца. Она выбежала из тюрьмы, взглянула в последний раз на свет Божий и вскрикнула. Вечная ночь наступила опять для нее, но Желтухина принялась опять ходить за ней с новым усердием. Эта страдалица была двоюродная сестра Вере Александровне, которая хлопотала за нее с самого начала ее заточения и видела с негодованием, что люди, которые считались также близким родством с Г…ной и с другими лицами, находившимися под опалой, не смели выразить своего участия к несчастным и старались наперерыв снискать милости царедворцев и получить через них покровительство, чин или крестик. Вера Александровна не взлюбила блестящую столицу и дух ее общества.