Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)

А Рыльский делал жест и продолжал читать.

- А кто слишком склонен к Яни, того больно бьют по пяткам... Дарсье, повтори.

Дарсье вскакивал и быстро повторял, и от сумасшедшего хохота дрожали стекла, потому что Яни - и бог земли, и в то же время фамилия красавицы гимназистки, к которой неравнодушно французское сердце Дарсье: вся фраза выдумана Рыльским без всякой связи с предыдущим и последующим чтением, специально для Дарсье.

- Ну, так хоть это запомни хорошенько... - наставительно говорил Рыльский.

И снова шло чтение, а затем споры, рассуждения. Подымались разные вопросы, решались. Это решающее значение обыкновенно принадлежало Корневу и Рыльскому. Иногда выдвигался Долба - здоровый ученик из крестьян, в прыщах, с красным лицом, с прямыми черными волосами и широким большим лбом.

- Лбина-то у тебя здоровенная... - говорил Корнев, внимательно всматриваясь в Долбу.

- Бык, - отвечал Долба, и, расставя ноги, смеялся мелким деланным смехом.

Только глазам было не до смеха, и они внимательно, пытливо всматривались в собеседника.

Корнев грызнет, бывало, ноготь, подумает и проговорит:

- На Бокля похож.

Долба вспыхнет, смеряет четвертью свой лоб, скажет "ну" и опять рассмеется.

- Способная бестия... - заметит опять Корнев не то раздумчиво, не то с какою-то завистью.

- Дурак я, - ответит Долба, потом заглянет в глаза Корневу и, пригнувшись, рассмеется своим мелким смехом.

- Да что ты все смеешься?

- Дурак, - ответит уклончиво Долба.

- Глаза хитрые...

- Мужицкие глаза.

- Положительно загадочная натура, - высказывал свое мнение Корнев в отсутствие Долбы и задумывался.

- Рисуется немного... но талантливый, подлец, - соглашался Рыльский.

Многочисленная партия Карташева была полной противоположностью партии Корнева. Всё это были люди, которые ничего не читали, ничем не интересовались, ни о чем не помышляли, кроме ближайших интересов дня. Они ходили в гимназию, лениво учили уроки и в свободное от занятий время скучали и томились.

Корнев с компанией язвили их, вышучивали, донимали и осмеивали все то, что в их глазах казалось неприкосновенным.

Карташев был представителем своей партии. Случилось это как-то само собой: Карташев усердно отстаивал тех, кто попадал на острые зубы противной партии; он обладал даром слова, находчивостью в спорах: он, наконец, был добр и не мог выносить бессердечия партии Корнева ко всем тем, кто или стоял ниже их в умственном отношении, или не разделял их взглядов.

Начнет, бывало, Корнев без церемонии ругать кого-нибудь, а Карташев чувствует такое унижение, как будто его самого ругают. Выругается Корнев и примется за чтенье.

- Я не понимаю этого удовольствия, - заговорит Карташев скрепя сердце, - говорить человеку в глаза "идиот".

- А я не понимаю удовольствия с идиотами компанию водить, - ответит небрежно Корнев и примется за свои ногти, продолжая читать.

- Если б даже и идиот он был, что ж, он поумнеет оттого, что его назовут идиотом?

Корнев молчит, погрузившись в чтение.

- Если не поумнеет, то отстанет, - бросит за него Рыльский.

- Или в морду даст? - пустит со своего места Семенов.

- Испугал!

- А вот назови меня...

Рыльский весело смеялся.

- Ну, а если два человека назовут тебя идиотом. Тоже в морду дашь?

- Дам, конечно.

- Ну, а три?..

- Хоть десять.

Корнев отрывается от чтения и говорит мягким, ласковым голосом:

- Если бы ты встретил неприятеля, мой друг, ты что бы сделал? - Он делает свирепое лицо. - Приколол бы, ваше превосходительство. - А если ты десять неприятелей встретил? - Приколол бы! - Мой друг, разве ты можешь десять человек приколоть? Подумай хорошенько. - Так точно, не могу.

Корнев меняет тон и говорит наставительно:

- Солдат и тот понял.

- Так ведь то солдат, - поясняет Рыльский, - а он сын полковника... Вот, погоди, подрастет он, один всю Европу приколет.

- Ах, как остроумно! - говорит Семенов.

В числе карташевской партии, между прочим, были Вервицкий и Берендя. Они сидели на одной скамейке и дружили, хотя по виду дружба их была очень оригинальна: друзья постоянно ссорились.

Вервицкий был широкоплечий блондин, с голубыми глазами, с круглым лицом, с грубым, сиплым голосом, сутуловатый, с широкими плечами.

Берендя, или Диоген, как называл его язвительно Вервицкий, худой, высокий, ходил, подгибая коленки, имел длинную, всегда вперед вытянутую шею, какое-то не то удивленное, не то довольное лицо, носил длинные волосы, которые то и дело оправлял рукой, имел желто-карие лучистые глаза и говорил так, что трудно было что-нибудь разобрать.