А Герцен - Былое и думы (Часть 8, отрывки)

...........................................................................

.................

Intcinq minutes d'arret...

Intcinq minutes d'arret5

и все, что было в вагонах, высыпалось в залу ресторана и бросилось за стол, торопясь съесть обед в какие-нибудь двадцать минут, из которых дорожное начальство непременно украдет пять-шесть да еще прежде испугает аппетит страшным звонком и криком: "En voiture"6.

Взошла высокая барыня в темном и ее муж в светлом, с ними двое детей... Взошла с застенчивым, неловким видом бедно одетая девушка, у которой на руках были какие-то мешочки и баульчики. Она постояла... (408) потом пошла в угол и села - почти возле меня. Зоркий взгляд гарсона ее заметил; прореяв с тарелкой, на которой лежал кусок ростбифа, он спустился, как коршун, на бедную девушку и спросил ее: "Что она желает заказать?" - "Ничего", - отвечала она, и гарсон, которого кликал английский клержимэн, побежал к нему... Но через минуту он опять подлетел к ней и, махая салфеткой, спросил ее: "Что бишь вы заказали?"

Девушка что-то прошептала, покраснела и встала. Меня так и кольнуло. Мне захотелось предложить ей чего-нибудь, но я не смел.

Прежде чем я решился, черная дама повела черными глазами по зале и, увидя девушку, подозвала ее пальцем. Она подошла, дама указала ей на недоеденный детьми суп, и та, стоя середь ряда сидящих и удивленных путешественников, смущенная и потерянная, съела ложки две и поставила тарелку.

- Essieurs les voyageurs pour Ucinnungen, Onction et Tontuyx - en voiture!1

Все бросились с ненужной поспешностью к вагонам. Молчать я не мог и сказал гарсону (не коршуну,

другому):

- Вы видели?

- Как же не видать - это русские.

Ill. ЗА АЛЬПАМИ

...Архитектуральный, монументальный характер итальянских городов, рядом с их запущенностью, под конец надоедает. Современный человек в них не дома, а в неудобной ложе театра, на сцене которого поставлены величественные декорации.

Жизнь в них не уравновесилась, не проста и не удобна. Тон поднят, во всем декламация, и декламация итальянская (кто слыхал чтение Данта, тот знает ее). Во всем та натянутость, которая бывала в ходу у московских философов и немецких ученых художников; все с высшей точки, yom hohern Standpunkt. Взвин(409)ченность эта исключает abandon2, вечно готова на отпор и проповедь с сентенциями. Хроническая восторженность утомляет, сердит.

Человеку не. всегда хочется удивляться, возвышаться душой, иметь тугенды3, быть тронутым и носиться мыслью далеко в былом, а Италия не спускает с известного диапазона и беспрестанно напоминает, что ее улица не просто улица, а что она памятник, что по ее площадям не только надобно ходить, но должно их изучать.

Вместе с тем все особенно изящное и великое в Италии (а может, и везде) граничит с безумием и нелепостью - по крайней мере напоминает малолетство... Piazza Signoria, это детская флорентийского народа - дедушка Бонарроти и дядюшка Челлини надарили ему мраморных и бронзовых игрушек, а он их расставил зря на площади, где столько раз лилась кровь и решалась его судьба - без малейшего отношения к Давиду или Персею... Город в воде, так что по улицам могут гулять ерши и окуни... Город из каменных щелей, - так что надобно быть мокрицей иди ящерицей, чтоб ползать и бегать по узенькому дну, между утесами, составленными из дворцов... А тут Беловежская пуща из мрамора. Какая голова смела создать чертеж этого каменного леса, называемого Миланским собором, эту гору сталактитов? Какая голова имела дерзость привести в исполнение сон безумного зодчего... и кто дал деньги, огромные, невероятные деньги!

Люди только жертвуют на ненужное. Им всего дороже их фантастические цели. Дороже насущного хлеба, дороже своей корысти. В эгоизм надобно воспитаться так же, как в гуманность. А фантазия уносит без воепнтанья, увлекает без рассуждений. Века веры были веками чудес.

Город поновее, поменее исторический и декоративный - Турин.

- Так и обдает своей прозой.

- Да, а жить в нем. легче - именно потому, что он просто город, город не в собственное свое воспоминание, а для обыденной жизни, для настоящего, в нем улицы (419) не представляют археологического музея, не напоминают на каждом шагу memento mori1, а взгляните на его работничье населенье, на их резкий, как альпийский воздух, вид - и вы увидите, что это кряж людей бодрее флорентийцев, венециан, а может, и постолчее генуэзцев.

Последних, впрочем, я не знаю. К ним присмотреться очень трудно, они все мелькают перед глазами, бегут, суетятся, снуют, торопятся. В переулках к морю народ кипит, но те, которые стоят, - не генуэзцы, это матросы всех морей и океанов, шкиперы, капитаны. - Звонок там, звонок тут - Partenza! - Partenzal2 - и часть муравейника засуетилась - одни нагружают, другие разгружают.