Николай Некрасов - Без вести пропавший пиита

– - Конечно, конечно,-- подхватил я,-- если б все наши поэты…

– - Впрочем, сие стихотворение вы можете прочесть в оной книге, см. Отдел четвертый, страница 1439, стихотворение, титулованное "Одного поля ягодам",-- сказал поэт, заметив, что я его не слушаю, а гляжу в книгу… Между тем я отыскал в ней стихи, которые с первых строк меня заинтересовали; для полноты наслаждения я просил самого поэта прочесть их.

– - Это так, безделушка,-- сказал он и, прокашлявшись, начал: "Величие души и ничтожность тела", стихотворение Ивана Иваныча Грибовникова, посвящается товарищам по семинарии.

Сколь вечна в нас душа, столь бренно наше тело.

Судьбы решили так: чтоб плоть в трудах потела,

А дух дерзал в Парнас, минуты не теряв,

Подобно как летал во время оно голубь,

Всему есть свой закон: зимой лишь рубят пролубь,

И летом лишь пасут на поле тучных крав!..

У вечности нельзя отжилить мига жизни,

Хоть быстро прокричи, хотя протяжно свистни,

Ее не испугать: придут, придут часы,

Прервутся жизни сей обманчивые верви,

Зияя проблеснет вдруг лезвие косы,

И, смертный! ври: тобой -- уж завтракают черви!

Невольно изречешь: о tempora, о mores! {*}

{* о времена, о нравы! (лат.). }

Когда поразглядишь, какая в жизни горесть.

До смертных сих времен от деда Авраама

Людей я наблюдал и семо и овамо,

Дикующих племен я нравы созерцал

И -- что- ж? едину лишь в них суетность встречал!

Нещадно все они фальшивят и дикуют

И божьего раба, того гляди, надуют.

То всё бы ничего: но ежели их души

Вдруг гордость обует, средь моря и средь суши,

Забудут, что они есть прах, средь жизни чар

Постигнет их твоя судьба, о Валтасар!

Он умолк. Я всё еще слушал, так я был поражен. Молча подал он мне руку, также молча я пожал ее; но мы понимали друг друга без слов, да и что нам было говорить?

Что бедный наш язык? Печальный отголосок

Торжественного грома, что в душе

Гремит каким-то мощным непрерывным звуком.

(Кукольник)

– - Вы поэт,-- сказал я,-- поэт оригинальный, самостоятельный, каких еще не являлось у нас; вы бы могли произвести переворот в литературе; но, послушайтесь меня… не печатайте того, что написано, не пишите больше.

– - Как! -- вскричал поэт.-- Бы сознаете во мне дарование и советуете мне в самом цвете, в самой силе схоронить его в могиле?

– - Ограничьтесь тесным кругом служебной деятельности, живите для счастия своего и нескольких избранных друзей: жизнь ваша потечет тихо и спокойно; благословляя судьбу, довольные миром и людьми, вы наконец перейдете в жизнь лучшую так же безмятежно и примете достойную награду неба. Поверьте, это есть именно то, к чему мы должны стремиться. Труден и неблагодарен жребий литератора… На каждом шагу, во всяком ничтожном деле он терпит и -- такова его участь -- должен сносить и не жаловаться. Предположим, что вы издали книгу: она хороша, прекрасна, вы сами, как самый строгий и беспристрастный судья своего таланта, первый заметили достоинства ее, так же как и недостатки. Но не так поступят с ней критики, враги рождающегося дарования: они найдут в ней небывалые недостатки, постараются унизить, затереть, совершенно уничтожить ее, если можно. Мало,-- они докопаются до вас самих; какое-нибудь гнусное, бездарное творение, ничтожнейшее возможной ничтожности, низостью души кой-чего добившееся, творение, с которым нельзя встретиться на улице, чтоб не пожалеть в нем человека, стыдно быть в одном обществе,-- посягнет на ваше доброе имя, превратит вас в нуль -- и всё это для того только, чтоб наполнить страницу ничтожной газеты. О самой книге и говорить нечего, подобные ценители закидают ее сором, втопчут в грязь и в доказательство беспристрастия своего приговора скажут только: ведь и мы можем написать так же!

– - Но есть же люди, которые достигли известности на поприще пиитов еще недавно. Ужели я столь несчастлив? К тому я драматический автор, тут судит сама публика. Я покуда ограничусь театром. К театру я чувствую в себе призвание. Я пишу во всех родах: трагедии, оперы, драмы, водевили. Да, вы еще не читали моего водевиля. Вот он, послушайте! (он взял одну из тетрадей) "Святополк Окаянный", водевиль в одном действии, с куплетами, действие на Арбате, в Москве.

– - Но Москвы тогда еще не было?

– - Doctoribus atque poetis omnia licent, {Ученым и поэтам всё позволено (лат.). } -- отвечал он и продолжал читать:

– - Явление первое. Театр представляет померанцевую рощу…

– - Но какие же померанцевые рощи в Москве?