Николай Некрасов - Новоизобретенная привилегированная краска братьев Дирлинг и Кo

– - Уведи ее прочь, Мартын!.. Мартын! -- кричал Хлыщов, зажимая уши.

Много угроз наговорил немцу Раструбин, убеждая его не упрямиться; но немец клялся, что ничего не может сделать. Видя, что угрозами его не проймешь, старик стал упрашивать, рассказал ему обстоятельства, при которых совершилось несчастное событие, унизился даже до лести, назвав заведение братьев Дирлинг и К олучшим в Москве и похвалив в особенности их зеленое изобретение. Немец, очевидно, был тронут; чувство проглянуло в его угрюмом, неподвижном лице; но ответ его был всё тот же:

– - Не могу, подождите брата.

– - А не поставить ли ему пиявок? -- спросил вдруг старик, как будто озаренный светлой мыслию.

Немец подумал.

– - Ах! Степан Матвеич, вы всё с пиявками!

– - Нет, пиявка не поможет.

– - Ну так что же? Что же? -- тоскливо приставал к господину Дирлингу старик.

– - Пожалуй… если уж хотите,-- сказал немец, видимо искавший в голове своей способа помочь горю.-- Пожалуй, попробовать…

– - Что? -- кидаясь к нему, спросил Хлыщов.

– - Мое думанье,-- нерешительно проговорил немец, взвешивая каждое слово,-- мое думанье: пробуем перекрасить!

Старик взбесился.

– - Что? перекрасить! Моего зятя перекрасить! Вы еще вздумали шутить?

– - Я не шучу! -- сердито отвечал немец,-- а по вашей же просьбе предлагаю, как возможно! А не хотите, так мой почтенье!

И он хотел уйти и отворил уже дверь. Собака осторожно проскользнула в нее и тихо легла на полу. Хлыщов остановил немца.

– - А в какой цвет? -- спросил он тихо и кротко.

Дирлинг-младший подумал.

– - В голубой можно.

– - В голубой!

Хлыщов ударил своей зеленой рукой по зеленому лбу, причем собаку видимо начала пробирать новая охота полаять.-- В голубой! Хороша перемена!

– - В голубой?!! -- кричал старик.

– - А не хотите в голубой,-- отвечал немец,-- так можно…

– - Что?

– - Можно оставить тот же цвет, только по развести, сделать так -- муаре…

– - Муаре!

Хлыщов вновь наградил себя ударом по зеленому лбу. Собака, подмечавшая каждое его движение, не выдержала и подняла лай.

– - Муаре! Муаре! -- с негодованием и отчаянием повторял старик.-- Муж моей дочери -- муаре! прекрасно, благодарю… Нет, уж такие шутки…

– - Я говорил вам, что я не шучу,-- грубо возразил немец.-- Нечего больше говорить,-- продолжал он уходя и прибавил шепотом: -- Пустой люд!

Никто его не удерживал: старик в горячности ничего не видел, а Хлыщов справлялся с собакой, которая так рассвирепела, что чуть не искусала его. Немец так и ушел.

– - Знаете что, Степан Матвеич? -- сказал Хлыщов, когда старик несколько успокоился.-- Он говорил, что не знает составных частей, да ведь на то есть химики… а, как думаете? ведь они должны знать…

Старик одобрил его мысль, объявил, что у него есть даже знакомый знаменитый химик, и через час привез его. Визит химика был короток и также неутешителен. Осмотрев зеленого человека и отдав полную справедливость превосходным свойствам изобретения господ Дирлинг и К о, он объявил, что состав краски новый, никому, кроме изобретателей, неизвестный, и потому сделать ничего невозможно, а лучше предоставить дело благодетельному действию времени.

По к нему приставали: нельзя ли как-нибудь? чем-нибудь? сколько-нибудь? и тогда он сказал:

– - Пожалуй, есть одно средство: можно попробовать. Но рыск, большой рыск… не советую! нельзя ручаться -- глаза могут лопнуть.

С последним словом он ушел, оставив слушателей своих в глубоком ужасе.

Так кончились многочисленные попытки нашего героя уничтожить следы новоизобретенной привилегированной краски братьев Дирлинг и К 0, не линяющей ни от воды, ни от солнца и сохраняющей навсегда свой первоначальный густо-зеленый цвет с бронзовым отливом.

Какого бы рода впечатление ни производили странные и горестные приключения зеленого человека, читатель не может не сознаться, что автор поступал с ним (разумев; читателя, а не зеленого человека) великодушно. Многое,; многое принесено в жертву краткости. Вовсе не развита внутреннее состояние героя со времени знаменитой окраски, бледно очерчен господин Раструбин, еще бледнее господин Дирлинг-младший, вовсе не очерчен характер химика, даже не приведено письмо героя к Раструбину… сколько поводов к упрекам со стороны строгого ценителя! сколько поводов к признательности со стороны простого, читателя, любящего шутку, не переходящую известной границы! А как в виду в настоящем случае имеется читатель, а не строгий ценитель, именуемый критиком, то автор решается быть до конца великодушным, почему и сожмет еще более последнюю главу своего рассказа.