Авдотья Панаева - Степная барышня

– - Что же твоя барышня?

– - Я уж ее не застала в живых! Царство ей небесное! Сказывали наши, как она мучилась долго и все просила, чтоб повидать этого нехриста, злодея окаянного!

– - Ну что же, видела?

– - Как же! Душегубец, разбойник! Посылали, посылали к нему, не едет. Барин поехал сам просить его христом-богом проститься с умирающей. А он, колодник клейменый, ускакал из дому, выпрыгнул в окно. Сама барыня поехала к нему, говорят, как плакала, валялась у него в ногах, только бы простился и облегчил бы барышню. Ну пообещал и даже крикнул: лошадь подать! Да так вот до сих пор, черная душа, все едет к нам. А она, сердечная, не пережила -- богу душу отдала.

И Федосья горько стала плакать.

– - Неужели ничего не сделали с ним? -- сказал я, сильно взволнованный.

– - А что с ним сделаешь? От наших так вот рыло воротят, точно чума у нас какая. Вот уткинский гащивал сначала, а тут -- и ни ногой! То же вот и вы сделаете! Да за что обижать нас?

И она пуще заплакала.

Этот несколько бестолковый рассказ произвел на меня сильное впечатление.

Всю ночь я думал о том. Неужели проступок бедной девушки, искупаемый такими страданиями, бросает до сих пор тень на все семейство?.. До чего мы дошли: потеряли такт отличать простоту от хитрости, обленились так, что принимаем на веру чужие слова, хотя бы они касались чести и жизни нашего ближнего, и действуем по чужому влиянию? За что я обидел бедную девушку? Из лени, из невнимания к чужим страданиям. И какое я имел право исправлять ее, если бы даже все нелепые подозрения моего приятеля были справедливы? Я в нетерпении ждал утра, чтоб как можно скорее вразумить Ивана Андреича, доказать ему его жестокость, которая и меня вовлекла в непростительную дерзость. Чуть забрезжило утро, как я уже ехал на крестьянской телеге в Уткино. Приятель мой спал еще, когда я приехал, но, горя нетерпением его видеть, я разбудил его. Увидев меня, он пугливо спросил:

– - Что случилось? Что с тобой?

Укор на совести, плачевная драма, хотя бестолково переданная, вероятно, все вместе оставило следы на моем лице.

– - Ничего печального! -- отвечал я, садясь возле кровати.

– - Уж не наделали ли они тебе каких неудовольствий? -- с ужасом воскликнул мой приятель.

Эта выходка меня взбесила; я сердито отвечал:

– - Да, по твоей милости я много наделал глупостей. Я оскорбил девушку, которая…

– - Боже мой! Что с тобой? Верно, успели приколдовать? -- суетливо вскакивая с постели, прервал меня Иван Андреич.

– - Ты просто сделался бабой. Я всю историю узнал от Федосьи. Волосы дыбом становятся за вас. Чем бы защитить, а вы!..

Приятель мой разразился смехом и, снова кинувшись на свою постель, отрывисто произносил:

– - Вот одолжил… ха, ха, ха! Вот одурачили-то молодца!.. Расчувствовался от сказки, сплетенной девкой, которая на весь околодок слывет самой пропащей головой! Да я запретил своему Прокопке жениться на ней. Его бы просто со свету сжили мои люди.

– - Послушай, ты выводишь меня из терпения,-- прервал я грубо.

Приятель озлобился и с презрением возразил:

– - Даже и об острожной девке Зябликовых непозволительно мне говорить? Да ты бы лучше с самого начала предупредил меня о близких своих отношениях с барышней.

– - По какому праву ты так бесчестишь несчастную девушку? -- едва сдерживая дыхание, перебил я.

– - Так ты желаешь знать, на чем основаны мои права?

Приятель мой, иронически смотря на меня, произнес выразительно:

– - Э! да ты сам знаешь лучше меня, но не хочешь сознаться, или самолюбие тебе не позволяет этого сделать.

Я вышел из себя и, сам не знаю как, выговорил:

– - Только подлецы способны так чернить женщину.

Я опомнился, но уже было поздно. Иван Андреич побледнел, и я тоже, и мы с полчаса просидели молча, повеся носы, не шевелясь, не глядя друг на друга. Наконец он, вероятно желая прекратить скорее наше глупое положение, спрятал лицо под одеяло и оттуда глухим и нетвердым голосом сказал:

– - Я не ожидал, чтоб наши дружеские отношения так нарушились. И за кого ты оскорбил преданного тебе человека, бог знает! Я желаю одного,-- прибавил он, открыв лицо свое, все еще бледное,-- чтоб только не здесь окончилась наша история. Для этой барышни слишком много чести!

Странно! Меня вдруг обдало как бы ушатом холодной воды. Вся горячность моя исчезла. Мне показалась смешной и неуместной моя защита угнетенной девушки. И кто разберет их? Может быть, мой приятель точно прав. А если и нет, что же мне-то такое? И с чего я разгорячился, разве в первый раз в жизни приходится мне видеть и слышать несправедливость?