Авдотья Панаева - Семейство Тальниковых

– - Наташа, беги скорей в карету, а то опоздаешь, останешься одна дома!

Испуганная, я побежала за ним из комнаты.

Медленный поезд за гробом закачал меня, и я очень сладко заснула. Когда же нас высадили из кареты, я тотчас побежала в поле, которое увидела теперь в первый раз в жизни. Я собирала цветы и разные мелкие травки, бегала за бабочками и даже одну поймала, что доставило мне неописанную радость; потом я сжалилась над ней и дала ей свободу лететь, но бедная бабочка тоскливо била крыльями и вертелась у меня на руке, -- тут только я заметила, что по неосторожности сломала ей одно крылышко… Я готова была плакать, как вдруг услышала пение, которое напомнило мне, где я и зачем я здесь. Я бросила бабочку и, как стрела, пустилась навстречу пению. Запыхавшись, я примкнула к шествию, и мы вошли в сад с каменными куклами, как мне тогда показалось. Процессия остановилась у приготовленной могилы. Мне бросился в глаза червяк, длинный, предлинный, который вертелся с необыкновенной быстротой на взрытой земле. Я начала вглядываться и увидела множество червей, которые отчаянными усилиями старались выползти из земли, чтоб вновь с быстротой в нее же скрыться. Вдруг меня кто-то дернул за платье, я обернулась и увидела двух безобразных, морщинистых старух в черных салопах странного фасону и в черных платках.

– - Кого это хоронят, из ваших, что ли?

– - Да, это мою бабушку хоронят.

– - А которая ваша маменька, полная или худая?

– - Нет, полная.

– - Ах, она, моя голубушка! Как хорошо плачет! Что ж, это ее мать умерла?

– - Нет, та бабушка жива.

– - Так это она, моя родная, плачет о чужой матери?

– - Как о чужой? Она бабушка.

– - Так вот она этой худой-то мать?

– - Да, это наша тетенька.

– - А кто ваш отец?

– - Мой отец? -- И я приостановилась. -- А вот показался, вот он!

– - Нет-с, мы хотим знать, где он служит?

– - Он музыкант.

– - Что? -- спросила одна старуха. -- Му-зы-кант?

Старуха произнесла это слово очень протяжно: я повторила им:

– - Музыкант!

– - У твоей бабушки были деньги? -- снова спросила старуха резким тоном.

Мне показалось странным, что она вдруг начала называть меня "ты". Я отвечала холодно:

– - Какие деньги?

– - Ну, оставила ли твоя бабушка денег твоей тетке?

– - Нет!

Я сказала это назло старухам, сама не зная, были деньги у бабушки или нет.

– - Ах она, бедная! Сирота, без отца, без матери!

Тут обе старухи принялись вздыхать и соболезновать о горькой участи сироты. Но они скоро замолкли, обратив внимание на суету, происходившую в процессии. Начали опускать гроб в могилу с криками, плачем и пением. Я не могла без отвращения подумать, что бабушку оставят одну в земле и с таким множеством червей… Начали бросать землю на гроб. Мать моя довольно трагически бросила свою горсть земли в могилу, потом она взяла тетеньку за руку и отвела ее от могилы, сказав:

– - Полно, полно, теперь уж все кончено!

Тетенька в первый раз вскрикнула и упала на грудь маменьки. Я видела эту сцену и плакала, а когда тетенька упала, я хотела обежать могилу, чтобы стать к ней ближе, но одна из старух схватила меня за руку и сказала:

– - Что же ты не бросила земли своей бабушке? Видишь, все бросают!

– - Оставь меня! Я не хочу бросать червей в могилу к бабушке.

– - Вот! Не все ей равно -- одним больше, одним меньше! -- подхватила другая старуха с отвратительным смехом.

– - Если не бросишь, так твоя бабушка сегодня же ночью придет к тебе в саване и…

Не дослушав страшных слов старухи, я в испуге бросила в могилу цветы, вырвала свою руку и побежала за матерью. Старухи провожали меня смехом, похожим на воронье карканье.

Прибежав к церкви, я была тотчас втиснута в карету, уже наполненную братьями и сестрами. Мать спросила у сидевшей с нами девушки: "Все ли тут?", та отвечала: "Все-с", и потом уже начала пальцем считать нас; по счету оказалось восемь, то есть ни больше, ни меньше того, сколько нас было… Мы двинулись, но, сделав несколько сажен, карета должна была остановиться. Навстречу несли маленький гроб; за ним в изнеможении, спотыкаясь, бежала бледная женщина. Она ломала руки и кричала, как будто желая остановить шествие. В первый раз в жизни видела я такое сильное отчаяние и очень удивилась, как можно так горько плакать о маленьком ребенке, вспомнив смерть своей сестры, о которой никто не плакал. Маменька кстати поспешила меня вывести из затруднения своим замечанием.

– - Вот дура! О чем плачет, -- сказала она вслед рыдающей женщине. -- Какой клад потеряла. Видно, первый! Дала бы я ей столько!..-- И тут она выразительно показала головой на нашу карету и потом сердито закричала нашему кучеру: -- Болван! Что стоишь?