Авдотья Панаева - Семейство Тальниковых

– - Пусть попробует, никто не станет держать такую дрянь!

Отец, предвидя неприятный разговор о детях, с недовольной гримасой сказал лениво:

– - Ну, найми другую!

– - Нет-с, извините! Я и с одной довольно пострадала! Меня просто в гроб загонят вечные хлопоты да заботы!

И маменька залилась слезами, которые в таких случаях всегда имели полный успех: отец, сразу запуганный, не решался противоречить ничему.

– - Ну, полно, делай, как знаешь и как хочешь. -- И, махнув рукой, он подпер голову руками. Маменька обратилась к Кирилу Кирилычу, долго рассказывала, как ее мучат дети, и заключила так:

– - Всех их пора раздать по училищам… дома только балуются. Вот Мишка опять не ходил в гимназию… Ты, Андрей, его хоть бы высек…

– - На него никакое сеченье не действует, -- проговорил отец и положил голову в подушку, давая знать, это он теперь совсем не расположен рассуждать о воспитании детей.

– - Я их всех раздам! -- горячо воскликнула маменька. -- Девчонки могут бросить свои книги и заняться шитьем; я вот, слава богу, и без книг живу, дай бог им так жить; да еще увидим, кто их возьмет, даром что ученые! -- Маменька усмехнулась. -- Михайлу отдам к учителю, авось он его вышколит… Что же мне больше делать?.. Слышишь, Андрей?

Отец отвечал выразительным "гм". Маменька продолжала:

– - Федора к брату Семену, пусть учится рисовать.

Тут она остановилась, выжидая вдохновения, куда пристроить остальных детей.

– - А который год вашей Наталье? -- спросил Кирило Кирилыч.

Маменька смешалась. Убавляя себе лета, она решительно потеряла счет годам своих детей.

– - Кажется, десять, -- отвечала она -- и ошиблась: мне был уже тринадцатый…

– - А Ивану?

Маменька рассердилась.

– - А кто их знает, кому какой год!

Отец, подумав по внезапному возвышению голоса, что жена о чем-нибудь его спрашивает, опять промычал: "гм…"

Кирило Кирилыч присоветовал отдать меня учиться музыке.

– - Прекрасно! -- воскликнула маменька. -- Ну, а тех двух меньших в гимназию, да на полный пансион! Так, Андрей?

Вместо ответа раздалось храпенье.

– - Вот изволите видеть! -- воскликнула маменька с гневом. -- Все на мне лежит!

Узнав нашу участь, мы побежали к тетеньке Александре Семеновне, окружили ее и заговорили всё вдруг, куда кого отдадут.

– - Мишу отдадут к учителю.

– - И хорошо!.. Только вы ей скажите, тетенька, -- если меня будут бить, я учиться не буду… я сам уйду в солдаты!

Миша говорил так решительно, что тетенька испугалась и начала его уговаривать.

– - А Федю к дяденьке учиться рисовать…

– - Ну, брат, он тебя научит писать вывески.

– - А мы с Наташей будем странствующие музыканты… Надо же пособлять маменьке.

– - А вас, тетушка, с Степанидой Петровной, вот погодите, она отдаст учиться танцовать… вы будете играть сильфиду…

– - Перестаньте говорить глупости.

Тетенька сердилась, мы смеялись, а Миша все больше свирепел и грозился уехать на Кавказ.

– - Поезжай, брат! -- кричал ему будущий музыкант. -- Я тебе сочиню марш, когда ты будешь полковым командиром.

Весь остаток вечера прошел в рассуждениях о нашей будущей жизни. Меньшие братья, Петр и Борис, горько плакали. Тетенька Александра Семеновна на другой день попробовала заикнуться, что они еще очень малы, но маменька отвечала с гневом:

– - Балуйте их! Они малы! Да в их лета другие дети кормят уж своих родителей!..

Точно: в то время два мальчика, немного постарше моих братьев, разъезжали по Европе, давали концерты и собирали большие деньги. Они посетили и Петербург. Маменька в первый раз в жизни решилась купить ложу и забрала нас послушать их… И ни на минуту во весь концерт не переставала она напевать нам, что вот какие бывают дети: отца кормят, а вот у нее не двое, а восемь человек, да никто ни к чему не способен, а только ее огорчают…

Рассортировка наша началась и кончилась очень скоро. Миша отправился к учителю, которого маменька приискала по своему вкусу. Меньшие братья, в своих новых мундирах, горько плакали, расставаясь с игрушками, которые отдали мне на сохранение, и наказывали пораньше прислать за ними в субботу. Александра Семеновна тоже прослезилась и дала им по гривеннику. На другой день маменька сделала ей строгий выговор за баловство; она воротилась к себе вся в слезах… Мы вслух бранили и проклинали шпионов, очень хорошо зная, что на нее насплетничала Степанида Петровна, которая после такого подвига обыкновенно убегала к своей матери и возвращалась только на другой день, когда буря стихала.