Михаил Салтыков-Щедрин - Письма о провинции

Ряды эти состоят из одного-двух десятков деревянных построек, потемневших от времени и сильно накренившихся набок; там и сям расположены дощатые прилавки с устроенными над ними от жару и непогоды навесами; у прилавков сидят старые и молодые торговки и чтов-то вяжут, переговариваясь между собою. Под столами, в коробьях и лукошках, заключается запасной товар; на прилавках тот товар, который предлагается покупателю. Первую роль играют гречневики, гороховый кисель и ржаной хлеб. Сбоку: в искалеченном чайнике — конопляное масло и в кружке — какое-то темное сладковатое пойло, которое называется суслом. Когда покупатель желает приобрести гречневик, торговка предварительно поваляет его в руках, польет маслом и затем уже подает потребителю. Очевидно, что это и есть то самое кушанье, о котором вам говорили, что «вы его, сударь, есть не станете».

— Ну, чтов, как торгуете?

— Какая наша торговля! всех-то нас собрать — десяти копеек дать не за что.

— А вы бы, старушки, поживее!

— Чего тут! еще зимой ништов: мужики ездят — иной раз и на полтину поторгуешь, а летом и вовсе худо. Да хорошо еще, как за день-то тебя не убьет кто-нибудь!

— Уж и убьет!

— А то кавк же! то чиновник палатский на тебя налетит, то из думы, а тут еще полиция — штраф подавай!

— Это значит, что вы не снабжаете себя своевременно документами! поймите, старушки, ведь это тоже нехорошо!

— Нехорошо-то нехорошо, что про то говорить. Только и тягости-то нонче очень уж велики стали.

— А кавк?

— Да вот как: ты вот видишь ли этот стол? так это, сударь, не стол называется, а «торговое помещение», и потому отдай за него в думу два рубля. Потом чиновник палатский даст тебе билет — этому заплати четыре рубля, потом в земскую сорок копеек… а робят-то! робят-то! и на чтов только они, каторжные, на свет урожаются!

— Ну, вот видите ли, какое вам снисхождение делается! Вы, по-настоящему, билет-то еще в декабре прошлого года должны были выправить, а вам чиновник выдал его уже в мае, при поверке торговли. Штраф ведь за это с вас следует.

— И то взыскивают. Только у нас, барин, у всех-то вместе четырех рублей никогда не бывает, так нам пожалуй что и все равно!

— Да ведь в законе-то сказано: «Если кто откроет без взятия свидетельства или билета промышленное заведение… то таковое должно быть немедленно закрыто». Как же не закрывают ваши «заведения»?

— И закрывали! не один раз уж закрывали! «Ступайте, говорят, вон, плёхи!» Ну, а мы тоже свое: куда, мол, ваше благородие, идти прикажете? нас и земля-то не принимает!

— Чтов ж «он»?

— Чтов! постоит-постоит, разведет руками, скажет: «курвы!», да и пойдет прочь.

Мы подходим напротив к лавочке, в которой ведется так называемый мелочной торг. Мешок с крупою, другой с ржаной мукою, третий с мукой пшеничной второго или третьего сорта; несколько пучков веревок, связка гвоздей, обрезки железа, с десяток фунтов сальных свечей, осколок сахару, банка, на дне которой рассыпан пыльный чай, кусок мыла, несколько пар висящих лаптей — вот внутреннее убранство лавочки.

— Кавк поторговываете?

— На десять копеек товару-с, на рубль хлопот-с!

— Чтов так?

— Продажи нет-с. Народ, значит, обнищал. Никому ничего не требуется-с.

— Однако барыши все же должны быть?

— Уж это разумеется-с; без барышов как же возможно! На полтину в день торгуем, а ино место и рубль выручишь!

— Кавк же вы делаете? Кавк воспитываете детей?

— Мрут тоже-с. Стараемся, кажется, довольно, а всё как-то надежды не видим. Год-то бьешься-бьешься, а к концу либо ничего не останется, либо сам еще Белобрюхову задолжаешь!

— Странный, однако, у вас город! не ест, не пьет; целые дни либо на солнце печется, либо на морозе зябнет — и все не впрок!

— Так уж ему, сударь, удалось. Осмелюсь доложить, что тягости наложены на нас уж очень беспримерные!

— Например?

— Как же-с! Вот теперь за это пристанище в думу пять рублей заплати; за свидетельство в казначейство десять рублей снеси, за билет к нему четыре рубля, да в земскую — рубль сорок. Денег-то сколько вышло! Год-то торгуешь, а к концу и разноси барыш по мытарствам, да, пожалуй, еще на стороне где-нибудь перехвати! Вон этим плёхам рай, а не житье! — прибавляет мелочник, указывая на торговок, — а наша жизнь — как есть каторга!

— Чем же, однако, их житье лучше вашего?

— Их-то! да помилуйте! они и патентов никаких не знают; так, по-дворянски блаженствуют! Намеднись, палатский чиновник приезжал: берите, говорит, старушки, патенты! А на чтов нам, говорят, твои патенты! мы и без них с голоду умереть свободны! Сволочи!