Михаил Салтыков-Щедрин: Сатиры в прозе

— Как, и вы тоже! — восклицает ваш сосед, ловя за руку одного из проходящих усачей.

— На травяное продовольствие! — отвечает проходящий и, уныло усмехнувшись, отправляется далее.

Но вот поезд трогается. Быстро пролетает перед глазами пассажиров всякая чушь и гиль: паршивые лесочки, чахлые лужочки, чуть дышащие ручеечки. Соседа вашего заметно начинает коробить.

— Ну, посмотрите! что ж это за пейзаж такой! — обра щается он к вам с каким-то желчным озлоблением.

Вслушайтесь в его голос, и вы без труда поймете, что в этом голосе есть трещина и что в этой трещине засела кровная обида.

— Ну, на кой черт поезд стоит здесь десять минут! — ораторствует усач на одной из промежуточных станций, — за границей на обед только пять минут дают; нет, видно, далеко еще нам до них!

И вплоть до самых Ушаков не умолкают бунтовские речи усатого соседа, и только великолепная вилла либерального fermier [2] откупщика. Василия Александрыча Кокорева на минуту смягчит его непреклонное сердце и заставит раздвинуться густо разросшиеся брови.

Для вас этот усач — явление совершенно новое. Обращаясь к воспоминаниям прожитых лет, вы отыскиваете в них образцы усачей совершенно особого рода, усачей с клубами пены у рта, усачей не внимающих и не рассуждающих, усачей, снабженных волчьей пастью и употребляющих лисий хвост лишь в виду материальной, грубой силы, которая одна имела привилегию смирять их бешенство. И вот сердце ваше начинает мало-помалу мякнуть и расползаться; вы с любопытством и даже с приятным изумлением прислушиваетесь к бунтовским речам соседа и находите, что они… тово… так себе… ничего! Вы не замечаете их нелепости и пустоты, вы оставляете без исследования даже ту трещину в голосе, о которой говорено выше: до того вас поражает новость положения и неожиданность встречи с старцем, который чем-то недоволен, который почему-то ругается, но ругается без прежних раскатистых переливов, в которых так и слышалось нахальство и сознание ничем не сокрушимой силы.

«Эге! — думаете вы, — вот оно что! вот даже в какие каменоломни пустили свои корни либеральные тенденции века!»

И вследствие этого рассуждения начинаете смотреть на вашего соседа если не с любовью, то непременно с отеческою снисходительностью. Смею, однако ж, уверить вас, что вы горько ошибаетесь, и что каменоломни все-таки остаются каменоломнями, несмотря ни на какие тенденции века.

Представьте себе, что в то самое время, как вы услаждаете слух либеральными речами соседа, в вагоне, сверх чаяния, отыскивается такой шутник, прозорливый знаток надтреснутых голосов и сердец человеческих, который находит для себя забавным высвистать мнимого либерала. Вот он полегоньку подкрадывается к нему, вот он шепчет ему на ухо:

— А знаете ли, Иван Антоныч, сейчас получено известие, что князь Петр Мартыныч предлагает вам занять место начальника таможенного округа?

Господи! каким пиковым валетом вывертывается вдруг Иван Антоныч из своего либерализма! какие муравы, какие водопады внезапно начинают вертеться в глазах его! И не придет ему даже в голову, что полученное известие — пуф, что в вагоне, и в особенности «сейчас», невозможно было даже получить его!

— Вот и нас, стариков, вспомнили! вот и нас, старых слуг, не забыли! — восклицает он с каким-то детским смехом, внезапно переходя из либерализма ругательного в либерализм хвалительный.

Положительно заверяю вас, что если бы был простор и поднес ему Василий Александрыч рюмочку, он охотно пустился бы вприсядку.

А в другом углу вагона завязывается между тем иного сорта либеральный разговор. Женоподобный, укутанный пледами господин, как дважды два — четыре, доказывает сидящему с ним рядом путешественнику-французу, что мы отупели и что причину этого отупения следует искать в непомерном преобладании бюрократии и в несносной страсти к регламентации.

— Vous croyez donc que si l’on donnait plus d’essort à la libre initiative des poméschiks?.. [3] Так вы полагаете, что если бы дали больше простора свободной инициативе помещиков?.. — спрашивает француз, который желает показать, что он отлично-хорошо умеет все понимать à demi-mot. [4] с полуслова.

— Voilà! [5] Вот именно! — отвечает женоподобный господин.

— Monsieur est donc pour le système du self-government? [6] Значит, сударь, стоите за систему самоуправления? — продолжает француз.

— Voilà, — отвечает женоподобный господин и горделиво оглядывает нищих духом, сидящих в отделении вагона.