Иван Рукавишников - Проклятый род. Часть III. На путях смерти.

- Как? Когда? Где Яша?

- Сюда идут.

Поспешно к выходу Виктор. А старый управляющий ему:

- Вот изволите говорить: сыроварню, а в июле-месяце мы коров сорок голов продали. А что насчет мельницы, то опять же-с...

- Ну, потом, потом...

Ушел. Торопливо думал-шептал:

- Яша? Как так?

На середине круглого большого двора сошлись.

- Ну, добро пожаловать. Как рад я, что ты здоров. Давно в России? Сейчас-то ты оттуда, от maman?

Нахмурился Яша, взор бегающий совсем от брата отвел, горячую руку свою из руки брата высвобождая.

- Нет, я сюда прямо. Из-за границы то есть. Не заезжал домой... Здоров, слава Богу, здоров. Я бы давно приехал, да то то, то другое... а тут это у вас... то есть maman... ну я на год еще... А в санатории у нас ничего, хорошо; я, знаешь, привык там. Сначала-то нервы у меня были того... Так что отдохнуть, полечиться необходимо было, ну а потом так, привык... там и русские были; не скучно. Лазарево, значит, теперь твое... Мне тогда Костя писал. Я что же... Раньше-то я, то есть давно, сам хотел... то есть не хотел, а думал... Ах, не то! Я, знаешь, там подолгу молчал, отвык много-то говорить. Слабость у меня бывала... так, знаешь, лежишь и лежишь, и вставать не хочется. Ну и не читал ничего... то есть иногда...

Дошли до крыльца. Яша на Виктора поглядывал, пальцами правой руки щелкал. Будто вспомнить что-то хотел, и не вспоминалось.

- А мы с тобой, Яша, больше трех лет не видались. Да. Тогда, весной.

- Вот-вот! Я все думал сейчас, когда я тебя, Витя, видел последний раз и где. Я думал, а ты как раз и сказал. Три года, говоришь? Какое! Гораздо больше. Впрочем... А где Ирочка? Мне Костя писал...

- Она в Москве.

Взошли во второй этаж, в большую столовую. Слуга люстру засвечал.

- На террасе посидим пока. А тут они самовар скоро. А то по парку пройдемся. Или, может, дом хочешь вспомнить? Давно ты здесь не был. Я, знаешь, когда приехал, первые дни все бродил, вспоминал. Впрочем, я больше времени не был. Помнишь, наши комнатки там, наверху, с квадратными окошками? Пойдем?

- Нет, к чему? Здесь. Самовар, говоришь? Я чаю, пожалуй, выпью.

Сел на стул у пустого стола. Лицо каменное стало. Думая о брате, от стены к стене ходил мимо него Виктор, на старшего брата поглядывал и на стены. И краем думы думалось о том, какие переделки необходимы. И здесь, и там вот. И этот громадный буфет, зачем он попал сюда? Вот фриз лепной великолепен. Грифы и цветы. Но как решились такими бумажками оклеить стены!

- А то пойдем, что ли, Витя.

Яша из каменного забвения вырвавшись, рукою с пальцами растопыренными перед глазами своими потряс, как бы что-то доказывая. Но собеседника не было, и Яшины губы ничего не говорили. Потом волосы свои пригладил. И тогда сказал те слова, убегая от невидимых.

Шли по лестницам, свечным огоньком желтым освещая путь. Не глядел по сторонам Яша. Мимо стен крашеных и оклеенных шли, мимо дверей, окон, проходов; и взоры Виктора отскабливали стены, в трепещущем свете робкой свечи видели сказку иного замысла.

- Я думал, здесь давно электрическое освещение. Папаша тогда еще хотел... Ты бы, Витя...

- Не успел он, очевидно. И хорошо сделал, что не успел. Не люблю электричества. А уж в старых домах...

По коридору, а справа в окна малые виделась всходящая луна, дошли до двери низкой. Без звука открылась. И здесь, в верхнем, в низком этаже дома тишина его нежилая еще неомрачаемее стала, святее. Мало забот строителей приняли верхние комнатки. И потом, при частых ремонтах и переделках забывались низкие эти маленькие комнатки, давно никому не нужные. Здесь по летам жили дети Макара, с тех пор, как себя помнят. В детстве. Вот комнатки братьев здесь, а там сестры жили. Потом, когда подросли, пониже перебрались; каждый себе по вкусу комнату выбрал. Но не сестры. Те, пока приезжали, так в своей верхней комнатке и жили.

- Вот, Яша. Помнишь, ты здесь жил, а я вот здесь. А в той комнате птицы, хорек; помнишь, и уж был. Длинный, черный уж, на головке узор золотой. Молоко пил. Из-за ужа-то весь зверинец и пришлось ликвидировать. Выполз, немку перепугал. Смотри, смотри, здесь-то что! Кольца видишь! Здесь занавес был. Театр помнишь?

Виктор переходил от стены к стене, от двери к двери. Бегающий огонек свечи желтил под низким потолком лунную робкую мглу начала ночи. Плыла сказка луны, по-осеннему всепрощающая, в квадраты малых окон без занавесей. Громкий голос Виктора, перебивный, новою радостью забытою звенящий, глотали простенькие стены, эха не давал низкий потолок. Будто где-то близко сидел кто-то невидимый, но не страшный, добрый какой-то старичок седенький и, посмеиваясь ласково, ловил слова как брошенные яблоки, и живо прятал их в карман. Присел Яша на диванчик, карельскою березой фанерованный, на брата не глядел, слов его не слушал. И не жил воспоминаниями тесных стен, оклеенных дешевыми бумажками. Близко прошел мимо Яши Виктор, свечу высоко подняв, на стене раскрашенную гравюру разглядывая. Рамочка красного дерева, по углам кружочки медные.