Надежда Лохвицкая - Ностальгия. Рассказы. Воспоминания

Мальчишке, видимо, нравилось, что палят.

Я вышла на улицу, заглянула за угол. Действительно, там, подальше, группировались кучками какие-то люди, о чем-то толковали, махали руками.

Раздавался выстрел — группы медленно расплывались и быстро собирались снова.

— Туда не ходите. Подстрелют, — остановил мальчишка. — А там, налево, тоже не пройти. Там кордон.

— Почему?

— А хочут грабить нашу «Международную» и «Лондонскую». Здесь самая нажива: буржуи и иностранцы. Сюда прежде всего придут.

Вот так история!

— А много еще жильцов осталось в отеле?

— Очинно мало. Почитай что никого нет. Все выехали.

Я решила пройти на пристань, разыскать, где стоит «Шилка», чтобы потом легче было ее найти, когда приеду с багажом.

Дорога к морю оказалась свободной.

На пристани пусто.

Подальше на рейде суда: «Херсон», «Кавказ» и иностранцы.

Среди пришвартованных к пристани барок разыскала «Шилку». Маленькое суденышко. Неужели оно пришло из Владивостока, пересекло Индийское море?

На «Шилке» ни души. Из трубы дыма не видно…

Ну, значит, успеют к вечеру наладить.

Заметив хорошенько место, пошла домой.

Попробовала созвониться по телефону с друзьями. Телефон не действовал.

Разыскала своего приятеля — швейцарова мальчишку — и вместе с ним стащила вниз багаж.

— А найду ли я извозчика?

— Извозчика-а? Ну, это, знаете ли, того-с. Это надо у пристани караулить и ловить порожняка. А в городе не найдете.

Столковались с мальчишкой, чтобы он пошел на пристань и заказал извозчика к семи часам, лучше приеду пораньше. X. будут ждать и волноваться.

Поднялась к себе.

Что-то безнадежное было в этих пустых коридорах с распахнутыми настежь дверями, с обрывками бумаг и веревок, которых никто не выметал.

Дунул вихрь, закружил и смел. Остались только пыль да сор…

Села в кресло у окна. Хотелось тихо собрать мысли, заглянуть в себя, подумать.

Заметила привязанный у изголовья кровати мой кипарисовый крестик, вывезенный мною несколько лет тому назад из Соловецкого монастыря. Всегда я забываю его и всегда в последнюю минуту вспоминаю и беру с собой. И это для меня как символ… но не хочу об этом говорить.

Отвязала свой крестик. Простой, резной, какой кладут на грудь покойникам. Вспомнила Соловки, тоскливый, отрывистый крик чаек и вечный ветер — холодный, соленый, обгладывающий тощие ветви сосен. И изможденные лица послушников, их мочально-белокурые прядки волос под ветхой скуфейкой. Северные строгие лица. Лики.

Старенький монашек у глухой церковки далеко в глуби леса. На стенах церковки все архангелы: Михаил с мечом, Рафаил с кадилом, Варахиил, вертоградарь райский, с розами в руках, и Гавриил, ангел благовещения, с веткой лилий, и Иегудиил — карающий, с бичами, и Силахиил, ангел молитвы, со сложенными руками, и Уриил, скорбный ангел смерти со свечой, перевернутой пламенем вниз.

— Святые ангелы у вас, батюшка?

Старичок моргает, не понимает, не слышит:

— Куды? Куды?

Улыбнулся мелкими лучиками сухих морщин.

— Лики, милая, лики!..

Крестики, четки, тканые молитвой пояски в монастырской лавочке.

Старуха, сухая, костистая, зловещая, с круглыми ястребиными глазами, роется в поясках:

— Усю обряду смертную давай мне. Усю на девять человек семьи. На всех запасайтесь, православные. Война. И что еще будет…

Да. «И что еще будет?..» Я выбираю кипарисовый крестик…

Несколько лет висит он у меня у моего изголовья. В страшные, бессонные черные ночи многое-многое схоронила я под этим крестиком…

Стук в дверь.

Не дожидаясь моего ответа, влетает П., некто из некрупных общественных деятелей. Волосы всклокочены, борода точно ветром сдута набок. Глаз припух.

— Ах, с каким трудом я добрался до вас! — кричит он, растерянно глядя мимо меня. — С той стороны стреляют, с этой не пропускают… еле проскочил…

— Ну какой же вы милый, что вспомнили обо мне в такое время.

— Ну, еще бы. Я прежде всего подумал о вас. Вы именно такой человек, который может выручить. С вашими знакомствами, со связями, с вашей известностью… Мы оказались в ужасном положении. Ш. обещал всех нас устроить на пароход, отходящий в Константинополь. Он клялся, что французы заберут нас всех. Назначил прийти за пропусками сегодня к одиннадцати… Мы сидели, как дураки, перед запертыми дверями до трех, и вдруг входит секретарь и выражает полное удивление нашим присущствием. Оказывается, что господин Ш. изволил уехать еще в восемь часов утра и никаких распоряжений не оставил. Нет, как вам это нравится! Теперь вся надежда на вас.