Максим Горький: Испытатели

Я спросил старика:

- Зачем же вы это сделали? Пострадать захотелось?

Удивлённо подняв густые, колючие брови, он усмехнулся в бороду и вытряс из неё усмешку ударами чисто вымытой ладони по курчавым волосам бороды.

- Ну, нет, - зачем же мне страдать? Я - любитель спокойной жизни. Нет, - просто любопытство одолело меня: почему мне удача? А может, осторожность заставила: испытать хотел - насколько прочны удачи мои? Вообще же молодость, хе-х! Играет человек сам собой. Хотя однако тут не чистая игра, то есть не одна чистая игра. Необыкновенно жил: в холе и ласке, подобно комнатной собачке. Люди вокруг морщатся, охают, а я - осуждён господином богом на спокойную жизнь до конца дней, как видно. Всем людям - разные испытания, а мне - ничего, как будто я не достоин обыкновенного, человеческого. Вот и всё, полагаю...

- Н-ну-с, лежу в Москве, в гостинице, в номере, думаю: "Другого бы за рубль под суд отдали, а мне и за четыреста рублей - ничего!" Даже смешно стало: вот она, неудача! "Нет, думаю, погоди, Степан!" Присматриваюсь к людям; гостиница грязненькая, народ в ней тёмный, картёжники, актёры, мятые бабёнки. А один выдавал себя за повара, однако оказался, по ремеслу, вором. Завёл я с ним знакомство. "Как живёте?" - спрашиваю. "Да так, говорит, когда - густо, когда - пусто, когда - нет ничего". Разговорились. "Есть, говорит, у меня в виду одно дельце, но - требуется хороший инструмент, а инструмент дорогой, денег же у меня нету". "Ага, думаю, вот оно!" Спрашиваю его: "Разрушения чужой жизни не будет?" Он даже обиделся: "Что вы, шипит, мне своя башка очень дорогая!" Н-ну-с, дал я ему денег на инструменты и чтобы, в награду мне, взял он меня с собой на грабёж. Поломался он, поартачился, однако - взял. Занятие его не понравилось мне, как будто ходили мы в гости, а хозяев не застали дома. Отперла нам дверь черномазенькая девица, как видно - знакомая его, он её сейчас же ловко связал по рукам, по ногам и начал ковырять какой-то шкаф, ковыряет, а сам тихонько посвистывает. Простота. Как пришли, так и ушли, не испытав ни малого беспокойства. Человек этот сейчас же скрылся из Москвы, а я живу один, дурак дураком. "Так? - думаю. - Опять удача?" И смешно мне, и злюсь на всё. В озлоблении на себя и на господина бога, который ведь должен был видеть всё, что я делаю, пошёл я в театр, сижу на балконе, а через человека от меня сидит эта черномазенькая девица, смотрит на сцену и слёзы платочком отирает. В перерыве комедии подошёл я к ней. "Кажется, знакомы?" - говорю. Ну, она однако не отвечает. Напомнил я ей кое-что. "Ах, говорит, тише, пожалуйста". Спрашиваю: "От какой печали слёзы льёте?" - "Принца, говорит, жалко!" - это на сцене принц какой-то извивался. После театра пошла она со мной в трактир, а из трактира увёл я её к себе в номер, и стали мы жить вместе, вроде любовников. Она, принимая меня за настоящего вора, спрашивает: "Дел нету?" - "Дел у меня нет", говорю. "Хорошо, я тебя познакомлю с компанией". Познакомила. Оказалось, что хотя и воры, однако ребята хорошие. Особенно - один, Костя Башмаков, удивительное создание обстоятельств природы, словно ребёнок, такая ясная, весёлая душа! Очень я подружился с ним. И сознаюсь ему: "Мне, собственно, ничего не надо, я только из любопытства вором стал". А он говорит: "Я тоже от живости души, очень, говорит, много хорошего на земле, и приятно жить. Мне, говорит, иной раз хочется на улице крикнуть: братцы, ловите меня, я есть вор!" Забавная личность, но вскорости, спрыгнув на ходу поезда, сломал он себе руку, а потом приключилась ему чахотка, уехал в степь, кумыс пить. Валандался я с этой компанией, - трое было их, - четырнадцать месяцев, воровали мы по квартирам и в поездах, и ожидал я, что вот завтра случится необыкновенное, страшное, однако всё сходило с рук вполне благополучно. Голова компании Михайло Петрович Борохов, очень почтенный человек и приметный умница, однажды говорит: "Это нам с той поры фортуна повезла, как пристал к нам Степан". Опамятовали меня его слова, воротился я от рассеянной жизни к себе самому, задумался: "Что же теперь? Человека убить мне, что ли?" И мыслишка эта воткнулась в сердце занозой, воткнулась, сидит, нарывает. Ночью сяду на койке, суну руки в колени и думаю: "Как же это так, господин бог? Стало быть, вам всё равно, как я живу? Ведь вот собираюсь я человека убить, подобного мне, и очень просто могу убить. Как же это?" Молчит господин бог...

Старик глубоко вздохнул и стал намазывать ложкой варенье на хлеб.

- Гордый вы человек, - сказал я.

Снова приподняв тяжёлые, мохнатые брови, он пристально посмотрел на меня фарфоровыми глазами, теперь они показались мне особенно пусты и жёстко светлы.