Максим Горький - Мать

- Я таких людей видел! - горячо воскликнул он. - Это лучшие люди на земле!

В ней эти люди возбуждали страх, она снова хотела спросить сына: «Так ли?»

Но не решалась и, замирая, слушала рассказы о людях, непонятных ей, научивших ее сына говорить и думать столь опасно для него. Наконец она сказала ему:

- Скоро светать будет, лег бы ты, уснул!

- Да, я сейчас лягу! - согласился он. И, наклонясь к ней, спросил: - Поняла ты меня?

- Поняла! - вздохнув, ответила она. Из глаз ее снова покатились слезы, и, всхлипнув, она добавила:

- Пропадешь ты!

Он встал, прошелся по комнате, потом сказал:

- Ну вот, ты теперь знаешь, что я делаю, куда хожу, я тебе все сказал! Я прошу тебя, мать, если ты меня любишь, - не мешай мне!..

- Голубчик ты мой! - воскликнула она. - Может, лучше бы для меня не знать ничего!

Он взял ее руку и крепко стиснул в своих.

Ее потрясло слово «мать», сказанное им с горячей силой, и это пожатие руки, новое и странное.

- Ничего я не буду делать! - прерывающимся голосом сказала она. - Только береги ты себя, береги! Не зная, чего нужно беречься, она тоскливо прибавила:

- Худеешь ты все…

И, обняв его крепкое, стройное тело ласкающим, теплым взглядом, заговорила торопливо и тихо:

- Бог с тобой! Живи как хочешь, не буду я тебе мешать. Только об одном прошу - не говори с людьми без страха! Опасаться надо людей - ненавидят все друг друга! Живут жадностью, живут завистью. Все рады зло сделать. Как начнешь ты их обличать да судить - возненавидят они тебя, погубят!

Сын стоял в дверях, слушая тоскливую речь, а когда мать кончила, он, улыбаясь, сказал:

- Люди плохи, да. Но когда я узнал, что на свете есть правда, - люди стали лучше!..

Он снова улыбнулся и продолжал:

- Сам не понимаю, как это вышло! С детства всех боялся, стал подрастать

- начал ненавидеть, которых за подлость, которых - не знаю за что, так просто! А теперь все для меня по-другому встали, - жалко всех, что ли? Не могу понять, но сердце стало мягче, когда узнал, что не все виноваты в грязи своей…

Он замолчал, точно прислушиваясь к чему-то в себе, потом негромко и вдумчиво сказал:

- Вот как дышит правда!

Она взглянула на него и тихо молвила:

- Опасно ты переменился, о, господи!

Когда он лег и уснул, мать осторожно встала со своей постели и тихо подошла к нему. Павел лежал кверху грудью, и на белой подушке четко рисовалось его смуглое, упрямое и строгое лицо. Прижав руки к груди, мать, босая и в одной рубашке, стояла у его постели, губы ее беззвучно двигались, а из глаз медленно и ровно одна за другой текли большие мутные слезы.

И снова они стали жить молча, далекие и близкие друг другу. Однажды среди недели, в праздник, Павел, уходя из дома, сказал матери:

- В субботу у меня будут гости из города.

- Из города? - повторила мать и - вдруг - всхлипнула.

- Ну, о чем, мамаша? - недовольно воскликнул Павел. Она, утирая лицо фартуком, ответила вздыхая:

- Не знаю, - так уж…

- Боишься?

- Боюсь! - созналась она.

Он наклонился к ее лицу и сердито - точно его отец - проговорил:

- От страха все мы и пропадаем! А те, кто командуют нами, пользуются нашим страхом и еще больше запугивают нас. Мать тоскливо взвыла:

- Не сердись! Как мне не бояться! Всю жизнь в страхе жила, - вся душа обросла страхом! Негромко и мягче он сказал:

- Ты прости меня, - иначе нельзя! И ушел.

Три дня у нее дрожало сердце, замирая каждый раз, как она вспоминала, что в дом придут какие-то чужие люди, страшные. Это они указали сыну дорогу, по которой он идет…

В субботу, вечером, Павел пришел с фабрики, умылся, переоделся и, снова уходя куда-то, сказал, не глядя на мать:

- Придут, - скажи, что я сейчас ворочусь. И, пожалуйста, не бойся…

Она бессильно опустилась на лавку. Сын хмуро взглянул на нее и предложил:

- Может быть, ты… уйдешь куда-нибудь?

Это ее обидело. Отрицательно качнув головой, она сказала:

- Нет. Зачем же?

Был конец ноября. Днем на мерзлую землю выпал сухой мелкий снег, и теперь было слышно, как он скрипит под ногами уходившего сына. К стеклам окна неподвижно прислонилась густая тьма, враждебно подстерегая что-то. Мать, упираясь руками в лавку, сидела и, глядя на дверь, ждала…

Ей казалось, что во тьме со всех сторон к дому осторожно крадутся, согнувшись и оглядываясь по сторонам, люди, странно одетые, недобрые. Вот кто-то уже ходит вокруг дома, шарит руками по стене.

Стал слышен свист. Он извивался в тишине тонкой струйкой, печальный и мелодичный, задумчиво плутал в пустыне тьмы, искал чего-то, приближался. И вдруг исчез под окном, точно воткнувшись в дерево стены.