Максим Горький - Мать

- Однако! - воскликнула Людмила. И в то же время торопливо постучали. Мальчик встал, вопросительно взглянул на хозяйку, прищурив глаза.

- Отопри, Сережа. Кто бы это?

И спокойным движением она опустила руку в карман юбки, говоря матери:

- Если жандармы, вы, Пелагея Ниловна, встаньте вот сюда, в этот угол. А ты, Сережа…

- Я знаю! - тихо ответил мальчик, исчезая. Мать улыбнулась. Ее эти приготовления не взволновали - в ней не было предчувствия беды.

Вошел маленький доктор. Он торопливо говорил:

- Во-первых, Николай арестован. Ага, вы здесь, Ниловна? Вас не было во время ареста?

- Он меня отправил сюда.

- Гм, - я не думаю, что это полезно для вас!.. Во-вторых, сегодня в ночь разные молодые люди напечатали на гектографах штук пятьсот речи. Я видел - сделано недурно, четко, ясно. Они хотят вечером разбросать по городу. Я - против, - для города удобнее печатные листки, а эти следует отправить куда-нибудь.

- Вот я и отвезу их Наташе! - живо воскликнула мать. - Давайте-ка!

Ей страшно захотелось скорее распространить речь Павла, осыпать всю землю словами сына, и она смотрела в лицо доктора ожидающими ответа глазами, готовая просить.

- Черт знает, насколько удобно вам теперь взяться за это! - нерешительно сказал доктор и вынул часы. - Теперь одиннадцать сорок три, - поезд в два пять, дорога туда - пять пятнадцать. Вы приедете вечером, но недостаточно поздно. И не в этом дело…

- Не в этом! - повторила хозяйка, нахмурив брови.

- А в чем? - спросила мать, подвигаясь к ним. - Только в том, чтобы хорошо сделать…

Людмила пристально взглянула на нее и, потирая лоб, заметила:

- Вам - опасно…

- Почему? - горячо и требовательно воскликнула мать.

- Вот - почему! - заговорил доктор быстро и неровно. - Вы исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.

- Меня там не заметят! - убеждала мать, разгораясь. - А ворочусь, арестуют, спросят, где была… Остановясь на секунду, она воскликнула:

- Я знаю, как сказать! Оттуда я проеду прямо в слободу, там у меня знакомый есть, Сизов, - так я скажу, что, мол, прямо из суда пришла к нему, горе, мол, привело. А у него тоже горе - племянника осудили. Он покажет так же. Видите?

Чувствуя, что они уступят силе ее желания, стремясь скорее побудить их к этому, она говорила все более настойчиво. И они уступили.

- Что ж, поезжайте! - неохотно согласился доктор. Людмила молчала, задумчиво прохаживаясь по комнате. Лицо у нее потускнело, осунулось, а голову она держала, заметно напрягая мускулы шеи, как будто голова вдруг стала тяжелой и невольно опускалась на грудь. Мать заметила это.

- Все вы бережете меня! - улыбаясь, сказала она. - Себя не бережете…

- Неверно! - ответил доктор. - Мы себя бережем, должны беречь! И очень ругаем того, кто бесполезно тратит силу свою, да-с! Теперь вот что - речь вы получите на вокзале…

Он объяснил ей, как это будет сделано, потом взглянул в лило ее, сказал:

- Ну, желаю успеха!

И ушел, все-таки недовольный чем-то. Когда дверь закрылась за ним, Людмила подошла к матери, беззвучно смеясь.

- Я понимаю вас…

Взяв ее под руку, она снова тихо зашагала по комнате.

- У меня тоже есть сын. Ему уже тринадцать лет, но он живет у отца. Мой муж - товарищ прокурора. И мальчик - с ним. Чем он будет? - часто думаю я…

Ее влажный голос дрогнул, потом снова задумчиво и тихо полилась речь:

- Его воспитывает сознательный враг тех людей, которые мне близки, которых я считаю лучшими людьми земли. Сын может вырасти врагом моим. Со мною жить ему нельзя, я живу под чужим именем. Восемь лет не видела я его, - это много - восемь лет!

Остановясь у окна, она смотрела в бледное, пустынное небо, продолжая:

- Если бы он был со мной - я была бы сильнее, не имела бы раны в сердце, которая всегда болит. И даже если бы он умер - мне легче было бы…

- Голубушка вы моя! - тихонько сказала мать, чувствуя, как сострадание жжет ей сердце.

- Вы счастливая! - с усмешкой молвила Людмила. - Это великолепно - мать и сын рядом, - это редко!

Власова неожиданно для себя самой воскликнула:

- Да, хорошо! - И, точно сообщая тайну, понизив голос, продолжала: - Все - вы, Николай Иванович, все люди правды - тоже рядом! Вдруг люди стали родными, - понимаю всех. Слов не понимаю, а все другое - понимаю!

- Вот как! - промолвила Людмила. - Вот как… Мать положила руку на грудь ей и, тихонько толкая ее, говорила почти шепотом и точно сама созерцая то, о чем говорит: