Максим Горький - На плотах

- Сергей! - раздался страстный, взволнованный, чуть не рыдающий шепот. - Христа ради прошу, не рви ты мою душу, не жги меня, отстань! Молчи! Христом-богом прошу, не говори со мной, не растравляй меня, не соси мою кровь. Брошусь в реку я, грех ляжет на тебя большой! Душу мою загублю я, не трожь ты меня! Богом кляну - прошу!..

Тишину ночи разорвал болезненно визгливый вопль, и Митрий, как стоял, опустился на бревна, точно его пришибло что-то тяжелое, упавшее на него сверху из угрюмых туч, нависших над черной рекой.

- Ну, ну, ну! - боязливо заворчал Сергей, поглядывая, как его товарищ метался по бревнам, точно обожженный огнем. - Чудак человек! Этакий чудак... сказал бы, чай... коли не тово тебе... не этово...

- Всю дорогу ты мучишь меня... за что? Ворог я тебе? а? ворог? горячо шептал Митя...

- Чудак ты, брат! Ах, какой чудак! - смущенно и обиженно бормотал Сергей. - Рази я знал что? Мне твоя душа неведома, чай!

- Забыть я хочу ото, пойми! Забыть на всю жизнь! Позор мой... мука лютая... свирепые вы люди! Уйду я! Навек уйду... Не в мочь мне...

- Да уходи!.. - гаркнул Сергей на всю реку, подкрепил восклицание громоподобным циничным ругательством и сразу осекся, как-то съежился и присел, очевидно, тоже подавленный развернувшейся пред ним душевной драмой, не понять которой теперь - он не мог уже.

- Эй, вы! - носился над рекой голос Силана Петрова. - Что у вас? Чего лаете? а-эй?

Должно быть, Силану Петрову нравилось шуметь на реке среди тяжелого молчания своим густым и крепким басом. Окрики лились один за другим, сотрясая воздух, теплый и сырой, подавляя своей жизненной силой тщедушную фигуру Митрия, уже снова стоявшего у весла. Сергей, во всю мочь отвечая хозяину, в то же время вполголоса ругал его крепкой и соленой русской руганью. Два голоса рвали тишину ночи, будили ее, встряхивали и то сливались в одну густую ноту, сочную, как звук большой медной трубы, то, возвышаясь до фальцета, плавали в воздухе, гасли и гибли. Потом - снова стало тихо.

Сквозь разрыв в тучах на темную воду пали желтые пятна лунных лучей и, посверкав с минуту, исчезли, стертые сырой тьмой.

Плоты плыли дальше, посреди тьмы и молчания.

II

У одного из передних весел стоял Силан Петров, в красной рубахе с расстегнутым воротом, обнажавшим его могучую шею и волосатую, прочную, как наковальня, грудь. Шапка сивых волос нависла ему на лоб, и из-под нее усмехались большие, горячие, карие глаза. По локоть засученные рукава рубахи обнажали жилистые руки, крепко державшие весло, и, немного подавшись корпусом вперед, он что-то зорко высматривал в густой тьме дали.

Марька стояла в трех шагах от него, к течению боком, и с улыбкой поглядывала на широкогрудую фигуру милого. Оба молчали, занятые наблюдением: он - за далью, она - за игрой его живого бородатого лица.

- Костер рыбацкий, должно! - поворотился он к ней лицом. - Ничего. Держим прямо! О-ох! - выдохнул он из себя целый столб горячего воздуха, ровно ударив веслом влево и мощно проводя им по воде. - Не натужься больно-то, Машурка! - заметил он, видя, что и она делает тоже ловкое движение своим веслом.

Кругленькая, полная, с черными бойкими глазами и румянцем во всю щеку, босая, в одном мокром сарафане, приставшем к ее телу, - она повернулась к Силану лицом и, ласково улыбаясь, сказала:

- Уж больно ты бережешь меня. Чай, я слава те господи!

- Целую - не берегу! - передернул плечами Силан.

- И не след! - вызывающе прошептала она.

Они замолчали, оглядывая друг друга жадными взглядами.

Под плотами задумчиво журчала вода. Справа, далеко где-то, запели петухи.

Чуть заметно колыхаясь под ногами, плоты плыли вперед, туда, где тьма уже редела и таяла, а облака принимали более резкие очертания и светлые оттенки.

- Силан Петрович! Знаешь, чего они там визжали? Я знаю, право слово, знаю! Это Митрий жалился на нас Сережке, да и проскулил так-то жалобно с тоски, а Сережка-то и ругнул нас.

Марья пытливо уставилась в лицо Силана, теперь, после ее слов, суровое и холодно упрямое.

- Ну, так что? - коротко спросил он.

- Так. Ничего.

- А коли ничего, так и говорить было нечего.

- Да ты не серчай!

- На тебя-то? И рад бы иной раз, да не в силу.

- Любишь Машку? - шаловливо прошептала она, наклонясь к нему.

- Э-эх! - выразительно крякнул Силан и, протянув к ней спои сильные руки, сквозь зубы сказал: - Иди, что ли... Не задорь...

Она изогнулась, как кошка, и мягко прильнула к нему.

- Опять собьем плоты-то! - шептал он, целуя ее лицо, горевшее под его губами.

- Будет уж! Светает... Видно нас с того конца.