Максим Горький - Нилушка

А испугавший, посмеиваясь, сожалительно восклицает:

- Ах ты, господи... до чего глуп парнишка!

Спросишь:

- Зачем вы его пугаете?

- Забавно всё-таки! Он ведь по-человечьи не чувствует, людям же охота пошутить.

Всё понимающий Антипа Вологонов внушительно поясняет:

- И Христа пугали, и Христос был гоним. А - чего ради? Ради испытания в прямоте и силе. Людям обязательно надобно знать, что есть настоящее и что - не есть настоящее. Очень много на земле греха-горя оттого исходит, что часто за настоящее принимается предстоящее и люди торопятся поспешно, тогда как надо тихо ожидать, испытуя.

Он относится к Нилушке внимательно и часто беседует с ним.

- Богу молись, - говорит он, указывая кривым пальцем в небо, а другою рукой дёргая свою трёпаную, пёструю бороду.

Нилушка, боязливо глядя на тёмный палец, быстро тыкает себя щепотью в лоб. плечи, живот и тоненько, жалобно поёт:

- Оче нас неси...

- Иже еси?..

- Неси на небеси...

- Ну, ладно, бог поймёт, он блаженненьким близок.

Нилушку интересует всё шарообразное, и он очень любит щупать черепа детей: подойдёт тихонько сзади к ребятишкам и вдруг с тихой, светлой улыбкой положит на чью-нибудь гладко остриженную голову свои тонкие, костяные пальцы.

Дети не терпят этих прикосновений, пугаются их, бегут прочь и дразнят издали дурачка, показывая ему язык и натягивая носа:

- Нилка, бутылка, башка без затылка!

Он не боится их, и они его не бьют, разве иногда бросят в него стоптанным башмаком, чуркой, но и бросают не целясь, не желая попасть.

Круглое - колёса игрушек, блюдечки - тоже возбуждает внимание Нилушки, но мячи и шары он любит, гладит, ласкает их, а круглый предмет, видимо, волнует его: он быстро вертит его в руках, щупает плоскости и бормочет:

- А - другое?

- Понять бы, что значит - другое? - озабоченно говорит Антипа и, притягивая к себе дурачка, допытывается:

- Зачем тебе другое?

Нилушка боится, дрожит, пытается сказать что-то непослушным языком, пальцы его быстро вертят круг:

- Нету...

- Чего нет?

Тут - нету...

- Н-да, глуп достаточно, - вздыхая, говорит Вологонов, и глаза его задумчиво синеют.

- Дурак, а позавидуешь...

- Чему?

- Вообще. Проживёт без заботы, в сытости и даже в почёте у всех. Понять его нельзя, и все пред ним ходят в страхе, - всем известно, что безумные да блаженнве любезны господу превыше умников. Дело - премудрое, особенно ежели вспомнить, что блаженные - во святых, а дерзновенные - где? Вот оно...

И Вологонов, вдумчиво хмуря густые, с чужого лица брови, прячет руки глубоко в рукава, не отводя от Нилушки испытующего взгляда неуловимых глаз.

Фелицата нетвёрдо помнила, кто именно был отцом её сына, я знал, что она называла двоих, какого-то "межевого студента" и купца Выпороткова всему городу известного силача, буяна и гуляку. Но однажды, когда она с Антипом и со мною сидела у ворот, балагуря, и я спросил её, жив ли Нилушкин отец, - она пренебрежительно сказала:

- Жив, да пёс ли в нём!

- А кто он?

Как всегда облизывая кончиком языка сухие, красивые губы, она ответила:

- Монашек один...

- Это - всего проще! - вдруг живо воскликнул Вологонов. - Это самое бы доступное уму.

Он долго и нимало не стесняясь подробностями, объяснял, почему именно монашек мог быть родителем Нилушки предпочтительно пред купцом и "межевым", говорил и, несвойственно для него, горячился; даже всплеснул руками, но тотчас же охнул от боли, сморщился и уже с упреком сказал женщине:

- Что же это ты раньше-то болтала?.. Эх, зря!

Фелицата, улыбаясь, присматривалась к старику, в карих зрачках её горел насмешливый и наглый огонёк.

- Я была тогда хорошая, всем желанная, сердца доброго, нрава весёлого, - пела она, жмурясь и притворно вздыхая.

- Монашек - это бо-ольшое обстоятельство! - задумчиво сказал Антипа.

- Очень меня мужчины изыскивали для радостей своих, - вспоминала Фелицата.

Вологонов приподнялся, покрякивая, дёрнул её за рукав сатиновой кофты цвета бордо и строго сказал:

- Пойдём-ка ко мне, дело есть некакое!

Она усмехнулась, подмигнув мне, и - пошли: старик - бережно передвигая изуродованные ноги, женщина - точно примеряясь, как бы удобнее ей свалиться на левый бок.

С этого вечера почти ежедневно Фелицата приходила к Вологонову, часа по два они пили чай, и я слышал сквозь переборку неутомимый, поучающий мерный голос старика:

- А слушочки, слушки эти надобно пускать осторожно, с сомнением: говорит-де невразумительно, а кое-какой смысел - есть, и будто прорицает...