Александр Вельтман: Алёнушка

— О, я верю, что у Брюса был денщик Песчаный, которого, однако же, верно, не он сделал, — сказал Северин.

— Как угодно, так и думайте; но я полагаю, что вы также слышали, что в шатре Сухаревой башни есть комната, в которой волшебные книги Брюсовы залиты свинцом. Это так верно, как я сижу на этом месте, и, следственно, удивительно ли, что Брюс, зная черную магию, делал людей из песку и оживлял их, втыкая магическую булавку в голову.

— Достоверность, конечно, и в этом есть. Но я вам и забыл было рассказать чудное событие с моим шурином; уж этому я, живой человек, свидетель. Прежде всего должно сказать вам, что в южных губерниях отдаются деревни на посессию. Вот шурин мой и взял одну деревню на посессию и сверх того купил заочно в этом же имении лес на вырубку, так дешево купил, что и сказать нельзя. Объехав имение, он порадовался покупке: огромный лес над самым Бугом!

"Ну, ребята, — сказал он, собрав весь мир сельский, — надо приниматься рубить рощу, чтоб успеть к зиме отправить водою в Одессу". — "Как можно, пане? — отвечают ему староста и старики, — да в этом лесу отцы наши сука не срубили, и мы не срубим". — "Как?" — "Да так, лес заповедный". — "Заповедный или незаповедный, а он мой". — "Какой твой, то панский лес". — "Да я купил его у пана". — Купил у пана грабе, [8] Note8 графа (польск.). да не купил у Каменного пана". — "У какого Каменного пана?" — "А что, люди говорят, стоит на высоком холме модла его пиреная[9] Note9 идол каменный красный (прим. автора).". — "Что за модла пиреная?" — "Да, примером сказать, чортов болван, красный; отцы наши носили ему десятину волею, а мы неволею носим со скота, с дворовой птицы, с посева, с печеного хлеба, масла, молока, словом единым, со всего; продашь ли что в городе, со всего неси долю десятую, а не понесешь десятую, весь хлеб погорит, весь скот опаршивеет, у всей птицы типун на языке сядет, вместо молока у коров сукровица, куры начнут кричать петухом, а уж то не добро, пане".

Шурин захохотал, услышав про эти чудеса. "Ну, — сказал он, — с этого дня не будем платить болвану десятины". — "Бог ведает, боярин, — отвечает ему, — лучше бы ты оставил добром чортов лес да послал от себя в дар модле пиреной пары две коров из стада; уж были у нас такие два ксендза, что стращали выжить Каменного пана с холма, да не рады были жизни своей". — "А что же сделалось с ними?" — спросил шурин. "И сказать не можно". — "Говорите!" — "Не можно, никак не можно, пане!"

"Плутовство!" — думал шурин мой. И на другой же день приказал он отправиться всей деревне с топорами рубить рощу.

Ввечеру староста со всем сельским миром пришел к нему, все охают.

— Измаялись, боярин, топоры притупились, переломались, а дерева не срубили: железо, да и только! а сами руки не поворошим, словно кто кости перебил…

"Мошенничество!" — думал недоверчивый мой шурин. — Завтра сам я еду, будете при мне рубить!

— Как изволишь, ни сил, ни мочи, ни топоров нет, — отвечают ему.

В самом деле, у всех топоров до одного лезвие, как обух, тупо.

— Коня! — вскричал мой шурин на другой день, но вдруг приходят пастухи, бросаются ему в ноги. — Что такое? — Стадо панское ушло за черный яр, сгинуло, да пропало! — Как пропало? — Пропало; люди говорят, оттуда возврата нет. — Коня! — повторил мой шурин вне себя, — все за мной верхами!

Все бросились в ноги. — Помилуй ты нас, отец родной! Модла всех нас передушит.

Не слушает шурин, велит подавать коня. Конюхи бросились в конюшню… Ни один конь в руки не дается… не подпускает… бьет и задними, и передними. Поднялось страшное ржанье. Все вон из конюшни.

Как шурин мой ни был недоверчив ко всему сверхъестественному, но призадумался: не знает, что делать. Настал вечер, страшно стало ему одному в огромных покоях панского дома, но, преодолев страх, лег он спать… Вдруг, около полночи, слышит… что-то идет по комнате, точно как огромный камень… с места на место переступает, пол так и трещит, на дворе старый пес залаял, потом завыл.

Не успел шурин мой дернуть за колокольчик, чтоб кто-нибудь пришел… вдруг точно гора упала и сдавила его своей тяжестью…

С этой минуты он уже ничего не помнил.

В страшной горячке и в бреду только и слышно было от него: вот, вот он, Красный каменный пан! Ох, да помолитесь ему, чтоб не сжег меня! скажите, что я дам ему десятину со всего!..

Выздоровев, он стал молчалив, ни с кем ни слова, только одно повторял: скорее, скорее собирайтесь в дорогу!