Максим Горький - Романтик

А.М.Горький

Романтик

Жил-был Фома Вараксин, столяр, двадцати пяти лет, человек весьма нелепый: череп у него - большой, с висков - сжат, а к затылку - удлинён; тяжёлый затылок оттягивал стриженую голову назад, Фома ходил по земле вздёрнув широкий нос вверх - издали казалось, что он хочет заносчиво крикнуть кому-то:

"Ну-ка, тронь, попробуй!"

Но при первом же взгляде на его расплывчатое лицо с большим ртом и глазами неопределённого цвета становилось ясно, что это идёт парень добродушный и как бы радостно смущённый чем-то.

Его товарищ Алексей Сомов, тоже столяр, сказал однажды Фоме:

- Экая у тебя рожа пустынная! Хоть бы ты себе брови наклеил, а то на всей филёнке только нос торчит, да и тот скверно вырезан!

- Действительно, - согласился Фома, пощупав пальцем верхнюю губу, красоты лица не хватает несколько мне, ну - зато Поля говорила, глаза у меня хороши!

- Не верь: это она для того, чтобы ты ей лишнюю бутылку пива поставил.

Алексей был моложе Фомы на два года, но - пять месяцев сидел в тюрьме, много прочитал разных книг, и когда не хотел, не мог или ленился понять товарища, то говорил ему:

- Это буржуазный предрассудок. Утопия. Надо знать историю культуры. Ты классовых противоречий не понимаешь.

Он ввёл Фому в кружок, где маленький, остроносый товарищ Марк, размахивая руками, похожими на птичьи лапки, скороговоркой рассказывал о рабочем движении на Западе, - Фоме сразу понравились эти рассказы, и после нескольких чтений он, прижимая руку, пропитанную лаком, ко груди, разливался:

- Это я понимаю, Алёша! Это действительно! Существует...

Сухой, ехидный Сомов, прищурив зеленоватые глаза и поджимая губы, спрашивал:

- Что - существует?

- Это самое влечение к соединению человеков - это есть! Примерно я: мне всё равно - крестный ход, пожар, гулянье - вообще ежели где народ собрался, то меня туда нестерпимо тянет! Народ! Вот тоже церковь - почему я в церковь люблю ходить? Собрание душ потому что!

- Это пройдёт с тобой! - пообещал Алексей, усмехаясь. - Когда ты усвоишь идею...

Фома ударил себя в грудь кулаком, радостно воскликнув:

Я её усвоил! Вот она, тут! Её-то я прежде всего и схватил. Теперь она для меня как божья матерь всех скорбящих радость...

- Поехал!

- Нет, погоди: приидите ко мне все труждающиеся и обременённые - так? Она?

- Да ведь это, чудак ты, евангелие!

- Ничего не значит! Она, я так понимаю, везде одна и та же. Виды разные, рисунок - разный, а образ один! Матерь любви она! Верно?

Когда Алексей сердился, его верхняя губа поднималась вверх, острый нос вздрагивал, и зелёные зрачки округлялись, точно у птицы. Сухим голосом, который на верхних нотах странно трещал, и какими-то щёлкающими словами Алексей подробно и внушительно убеждал товарища, что он - утопист, что в нём спит классовое сознание и, можно думать, не проснется оно никогда, ибо Фома воспитывался в доме священника, где мать его служила кухаркой и где ему отравили душу буржуазными предрассудками и суевериями.

- Алёш! - убедительно восклицал Фома. - Ей-богу - нисколько не отравили! Совсем наоборот! Маленький, я даже, например, не ходил в церковь. Господи - ну разве стану я тебе врать? Это уж потом вот, когда я начал читать и вообще - ну, потянуло меня к людям! Тут - не церковь, а, понимаешь, спайка душ! Идея тут! О чём разговор идёт? Братцы - постыдитесь, разве можно так жить? Разве вы зверьё? Внушение любви и совести, Алёша, вот главное, как я понимаю! Верно?

- Нет, это не верно! - Алексей, сердясь, всё больше кипел, на скулах у него являлись багровые пятна, и Фоме часто казалось, что он щёлкает его словами по носу, точно картами при игре в носки.

Фома смущённо молчал, потирая голову, порою виноватым голосом старался успокоить товарища:

- Я ведь, Алёша, понимаю! Конечно - борьба! Само собой разумеется, тут уж - держись!

Но, сбиваясь с тона, вдруг сам начинал убедительно доказывать:

- Я ведь, видишь ли, только насчёт человека: человек вообще - что такое? Разве я - долото? Ведь ежели, скажем, тобой долбить начнут, так ведь по тебе молотком стукают, - вот я насчёт чего! Человек - не инструмент, верно? И опять же: конечно - борьба! Что там говорить! Но апостольское-то, идея-то, которая всеобщая... всемирное примирение... чтобы на земле - мир и в человецех...

Иногда Алексей, замолчав, долго смотрел на товарища презрительно вытаращенными глазами и наконец говорил, точно уши обрубая Фоме:

- Нет, ты глуп! Путаная у тебя башка, - навсегда это!