Владимир Березин: Другой способ чтения

В книгах все это видно лучше, чем на экране. Книги - как отчет путешественника. В них путешественники - а все эти люди путешественники, даже если безвылазно сидят в гостинице, - оправдываются.

С экрана оправдательная этика уже пролезла в книжную индустрию. Факт свершился.

Почему я должен все это безобразие читать?

Не надо мне рассказывать про этих людоедов. Потому как глянешь на какой-нибудь обитаемый остров - красота. А присмотришься - сидит там в кустах Повелитель мух, а по берегу бродят людоеды.

Не надо обработанных редактурой воспоминаний стеклянных людей: "Непосредственно сейчас, при написании этой книги, у меня стал проявляться интерес к авторской работе. Хочется глубже понять, как происходит написание произведений. Прочитав эту книгу, вы, надеюсь, окунетесь в мир интересного и сами сможете представить себя на месте участника проекта"... Не надо чудовищно косноязычной, похожей на графоманскую фантастику советских времен книжки Сакина, где все герои живут под номерами ("На носу их лодки сидела его 2-а. Она поднялась, поддерживаемая дружелюбно улыбающимся 11-и, и прыгнула в протянутые руки 1-с"). Не надо кривой сентиментальности книжки Любименко.

Это не литература, это отчет о большой жратве, празднике каннибалов.

Мне будут говорить, что людоедство - непреложное свойство популярности. Мне будут говорить, что это необходимый камень в фундаменте строительства светлого капиталистического завтра.

На это я отвечу, что очень популярный, отнюдь не элитарный писатель, живший в совершенно капиталистической стране, написал книгу о людях, тоже проводивших много времени на свежем воздухе и тоже неравнодушных к богатству.

Как-то они переправляются по горной реке, обливаясь потом от страха, а затем переправляют своего случайного знакомого.

Дальше происходит вот что: "Брэк сделал попытку вручить Киту пятьдесят долларов и, потерпев неудачу, предложил эти деньги Малышу.

- Чудак человек! - ответил Малыш. - Я приехал в эти места, чтобы выколачивать деньгу из земли, а не из своих же товарищей".

ИГРА В БОГА

... книгу, если от нее ждешь чуда, следует читать дважды. Один раз следует прочитать в молодости, пока вы моложавее героев, второй раз - когда вошли в возраст и герои книги стали моложе вас.

Тогда вы увидите их с обеих сторон, да и они смогут учинить вам экзамен с той стороны времени, где оно стоит. Это значит, впрочем, что иной раз бывает вообще поздно читать какие-то книги, равно как иной раз бывает вообще поздно идти на покой...

"Пейзаж, нарисованный чаем".

Я дочитал Фаулза ночью, и, помню, волосы мои зашевелились. Было действительно часа три ночи. А читал я его четыре дня, а читал тогда много: по книге в день. Я читал Фаулза, забросив дела, медленно, будто занимаясь любовью с любимой женщиной, читал под звуки Баха. Дело было не в обычной связке Баха с чем-то особенно возвышенным, характерной для массовой культуры. Просто я тогда вступил в Баховское общество, не то, главное и международное, а маленькое и свойское, похожее на клуб любителей рыбной ловли.

Это чтение было ритуальным. Вернувшись вечером домой, я вминал кассету с Бахом в скрипящий и жужжащий магнитофон и погружался в "Волхва". Название это (исконное - "Magus") было труднопроизносимо в московском метро:

- Волхов? Волков? А? Что? Я не поняла...

И собеседница откачивалась в сторону - в такт движению подземного вагона.

В рукописи, кстати, роман назывался "Игра в бога". Сюжет романа следующий: молодой англичанин, окончивший Оксфорд и оттого c иронией глядящий на мир, приезжает (перед отъездом из Англии испытывая сильную любовь) на некий греческий остров преподавать английский язык. На острове, одном из тысяч, плавающих в Эгейском море, живет в своем имении странный человек - не то француз, не то англичанин, не то грек - Кончис.

То, что происходит дальше, прямо отсылает к шекспировской "Буре". Теряется грань между вымыслом и реальностью.

Но я пересказываю сюжет по большей части для тех моих студентов, что ленятся прочитать его сами. Дело в другом.

Я заметил, что Фаулз мне начал льстить уже тогда, как бы показывая: "Ты способен все это воспринять (и понять) - вот "Отелло", вот Гомер, а вот импрессионисты, мы с тобой можем говорить на одном языке, мы одной крови ты и я...". Это бормотание культурологических джунглей зачаровывало меня точно так же, как зачаровывало шипение Каа несчастных бандерлогов.

Герой Фаулза крутился внутри эсхатологической мясорубки, а вместе с ним и я, внезапно заметив, что ему, как и мне, - двадцать семь.