Максим Горький - Трое

- Это бывает. Вообще, так называемое правосудие есть в большинстве случаев лёгонькая комедия, комедийка, - говорил он, передёргивая плечами. Сытые люди упражняются в исправлении порочных наклонностей голодных людей. В суде бываю часто, но не видал, чтобы голодные сытого судили... если же сытые сытого судят, - это они его за жадность. Дескать - не всё сразу хватай, нам оставляй.

- Говорится: сытый голодного не разумеет, - сказал Илья.

- Пустяки! - возразил ему собеседник. - Великолепно разумеет, - оттого и строг...

- Ну, если сытый да честный - ничего ещё! - вполголоса говорил Илья, а когда сытый да подлый, - как может он судить человека?

- Подлецы - самые строгие судьи, - спокойно заявил чёрненький человечек. - Ну-с, будем слушать дело о краже.

- Знакомая моя... - тихо сказал Лунёв.

- А! - воскликнул человечек, мельком взглянув на него. - Па-асмотрим вашу знакомую...

В голове Ильи всё путалось. Он хотел бы о многом спросить этого бойкого человечка, сыпавшего слова, как горох из лукошка, но в человечке было что-то неприятное и пугавшее Лунёва. В то же время неподвижная мысль о Петрухе-судье давила собою всё в нём. Она как бы железным кольцом обвилась вокруг его сердца, и всему остальному в сердце стало тесно...

Когда он подошёл к двери зала, в толпе пред нею он увидал крутой затылок и маленькие уши Павла Грачёва. Он обрадовался, дёрнул Павла за рукав пальто и широко улыбнулся в лицо ему, Павел тоже улыбнулся неохотно, с явным усилием.

Они несколько секунд стояли друг пред другом молча и, должно быть, оба почувствовали в эти секунды что-то, заставившее их заговорить обоих сразу.

- Смотреть пришёл? - спросил Павел, криво усмехаясь.

- А эта - здесь? - спросил Илья смущённо.

- Кто?

- Твоя Софья...

- Она не моя, - сухо ответил Павел, перебивая его речь.

Они вошли в зал.

- Садись рядом? - предложил Лунёв.

Павел замялся и ответил:

- Видишь ли... я - в компании...

- Ну... ладно...

- До свиданья!

Грачёв быстро отошёл в сторону. Илья смотрел вслед ему с таким чувством, как будто Павел крепко потёр ему рукой своей ссадину на теле. Горячая боль охватила его. И было неприятно видеть на товарище крепкое, новое пальто, видеть, что лицо Павла за эти месяцы стало здоровее, чище. На той скамье, где сидел Павел, сидела и сестра Гаврика. Вот он сказал что-то, она быстро повернула голову к Лунёву. Увидав её стремительное, подавшееся вперёд лицо, он отвернулся в сторону, и душа его ещё более плотно и густо окуталась обидой, злобой...

Привели Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке. Золотая прядь волос лежала на её левом виске, щека была бледная, губы плотно сжаты, и левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.

- Да... да... нет, - тускло звучал её голос в ушах Ильи.

Громов смотрел на неё ласково, говорил с ней негромко, мягко, точно кот мурлыкал.

- А признаете вы, Капитанова, виновной себя в том, что в ночь... подползал к Вере его гибкий и сочный голос.

Лунёв взглянул на Павла, тот сидел согнувшись, низко опустив голову, и мял в руках шапку. Его соседка держалась прямо и смотрела так, точно она сама судила всех, - и Веру, и судей, и публику. Голова её то и дело повёртывалась из стороны в сторону, губы были брезгливо поджаты, гордые глаза блестели из-под нахмуренных бровей холодно и строго...

- Признаю, - сказала Вера. Голос её задребезжал, и звук его был похож на удар по тонкой чашке, в которой есть трещина.

Двое присяжных - Додонов и его сосед, рыжий, бритый человек, наклонив друг к другу головы, беззвучно шевелили губами, а глаза их, рассматривая девушку, улыбались. Петруха Филимонов подался всем телом вперёд, лицо у него ещё более покраснело, усы шевелились. Ещё некоторые из присяжных смотрели на Веру, и все - с особенным вниманием, - оно было понятно Лунёву и противно ему.

"Судят, а сами щупают её глазищами-то", - думал он, крепко сжимая зубы. И ему хотелось крикнуть Петрухе: "Ты, жулик! О чём думаешь?"

К горлу его подкатывалось что-то удушливое, тяжёлый шар, затруднявший дыхание...

- Скажите мне... э, Капитанова, - лениво двигая языком и выкатив глаза, как баран, страдающий от жары, говорил прокурор, - да-авно вы занимаетесь проституцией?

Вера провела рукой по лицу, точно этот вопрос приклеился к её покрасневшим щекам.

- Давно.

Она ответила твёрдо. В публике раздался шёпот, как будто змеи поползли. Грачёв наклонился ещё ниже, точно хотел спрятаться, и всё мял картуз.

- Как именно давно?