Максим Горький - Трое

Люди смотрели на него молча; лица у всех были строгие, и, хотя на дворе было шумно и суетно, здесь, около кузницы, - тихо. Вот из толпы вылез дедушка Еремей, растрёпанный, потный; он дрожащей рукой протянул кузнецу ковш воды:

- На-ка, испей-ка...

- Не воды ему, разбойнику, а петлю на шею, - сказал кто-то вполголоса.

Савёл взял ковш левой рукою и пил долго, долго. А когда выпил всю воду, то посмотрел в пустой ковш и заговорил глухим своим голосом:

- Я её упреждал, - перестань, стерво! Говорил - убью! Прощал ей... сколько разов прощал... Не вникла... Ну и вот!.. Пашка-то... сирота теперь... Дедушка... Погляди за ним... Тебя вот бог любит...

- И-эх ты-ы! - печально сказал дед и потрогал кузнеца за плечо дрожащей рукой, а из толпы снова сказали:

- Злодей!.. про бога говорит тоже!..

Тогда кузнец вскинул брови и зверем заревел:

- Чего надо? Прочь все!

Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул к мёртвой жене, но круто повернулся назад и - огромный, прямой - ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал ходить по двору от одной кучки людей к другой, слушая говор, но ничего не понимая.

Явилась полиция и начала гонять людей по двору, а потом кузнеца забрали и повели.

- Прощай, дедушка! - крикнул Савёл, выходя из ворот.

- Прощай, Савёл Иваныч, прощай, милый! - торопливо и тонко крикнул Еремей, порываясь за ним.

Кроме его - никто не простился с кузнецом...

Стоя на дворе маленькими кучками, люди разговаривали, сумрачно поглядывая на тело убитой, кто-то прикрыл голову её мешком из-под углей. В дверях кузни, на место, где сидел Савелий, сел городовой с трубкой в зубах. Он курил, сплёвывал слюну и, мутными глазами глядя на деда Еремея, слушал его речь.

- Разве он убил? - таинственно и тихо говорил старик. - Чёрная сила это, она это! Человек человека не может убить... Не он убивает, люди добрые!

Еремей прикладывал руки к своей груди, отмахивал ими что-то от себя и кашлял, объясняя людям тайну события.

- Однако клещами-то её не чёрт двинул, а кузнец, - сказал полицейский и сплюнул.

- А кто ему внушил? - вскричал дед. - Ты разгляди, кто внушил?

- Погоди! - сказал полицейский. - Он кто тебе, кузнец этот? Сын?

- Нет, где там!..

- Погоди! Родня он тебе?

- Не-ет. Нет у меня родни...

- Так чего же ты беспокоишься?

- Я-то? Господи...

- Я тебе вот что скажу, - строго молвил полицейский, - всё это ты от старости лопочешь... Пошёл прочь!

Полицейский выпустил из угла губ густую струю дыма и отвернулся от старика. Но Еремей взмахнул руками и вновь заговорил быстро, визгливо.

Илья, бледный, с расширенными глазами, отошёл от кузницы и остановился у группы людей, в которой стояли извозчик Макар, Перфишка, Матица и другие женщины с чердака.

- Она, милые, ещё до свадьбы погуливала! - говорила одна из женщин. Может, Пашка-то не кузнеца сын, а - учителя, что у лавошника Малафеева жил...

- Это застрелился который? - спросил Перфишка.

- Вот! Она с ним и начала...

Безногая жена Перфишки тоже вылезла на двор и, закутавшись в какие-то лохмотья, сидела на своём месте у входа в подвал. Руки её неподвижно лежали на коленях; она, подняв голову, смотрела чёрными глазами на небо. Губы её были плотно сжаты, уголки их опустились. Илья тоже стал смотреть то в глаза женщины, то в глубину неба, и ему подумалось, что, может быть, Перфишкина жена видит бога и молча просит его о чём-то.

Вскоре все ребятишки тоже собрались в тесную кучку у входа в подвал. Зябко кутаясь в свои одёжки, они сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали рассказ Савёлова сына. Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые глаза глядели на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя героем: никогда ещё люди не обращали на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно:

- Как ушла она третьего дня, так ещё тогда отец зубами заскрипел и с той поры так и был злющий, рычит. Меня то и дело за волосья дерёт... Я уж вижу - ого! И вот она пришла. А квартира-то заперта была - мы в кузне были. Я стоял у мехов. Вот вижу, она подошла, встала в двери и говорит: "Дай-ка ключ!" А отец-то взял клещи и пошёл на неё... Идёт это он тихо так, будто крадётся... Я даже глаза зажмурил - страшно! Хотел ей крикнуть: "Беги, мамка!" Не крикнул... Открыл глаза, и он всё идёт ещё! Глазищи горят! Тут она пятиться начала... А потом обернулась задом к нему, бежать хотела...