Петр Краснов - Largo

отчетливо выговаривал хор. Барон вынул сигару изо рта и повторил за хором:

— Чернобровая — порядошная!.. Придумают тоже.

Он оглянулся, услышав стук шагов и осторожное покашливание деньщика.

— Чего тебе, Федор? — сказал он.

— Ваше высокоблагородие, к вам командир 4-го эскадрона.

— А… Проси…

Барон остро и внимательно посмотрел в глаза Петрику и положил сигару на край пепельницы.

Пока Петрик рапортовал о явке из-под ареста, барон все продолжал присматриваться к нему и точно что-то соображал. Он протянул руку Петрику и, ласково глядя на офицера и не выпуская его руки из своей, сказал таким теплым голосом, какого Петрик никак не ожидал от барона Отто-Кто: -

— Тот-то, кто… по ошибке… тот не считается. Барон оставил руку Петрика, снова взял сигару, осторожно, концом мизинца, стряхнул с сигары тяжелый серый, ноздреватый пепел и затянулся.

— Господин полковник, — дрожащим от волнения голосом начал Петрик. — Вы поймете меня… Ошибка… да… Но офицер под арестом!.. Я не знаю, господин полковник, сидели ли вы когда нибудь под арестом?

— Никогда не сидел, — окутывая лицо белым сигарным дымом, сказал барон.

— Тогда… Господин полковник… Солдаты уланы… Одной бригады… Корнет… Солдаты, которые знают меня… Они заглядывали в окошко… Они стерегут меня… Как преступника… Да… я преступник… хорошо… Все знают… Меня подозревают в убийстве товарища…

Петрика передернуло внутренней лихорадочной дрожью и он приостановился.

— Ошибка следователя, — тихо сказал барон.

— Да, господин полковник… Но… Как же я теперь приду в свой эскадрон и какими глазами посмотрю на вахмистра Гетмана, который никогда под арестом не сидел?! Как посмотрю я на своих унтер-офицеров Солодовникова, Карвовского и Рублева, кому я третьего дня говорил о позоре ареста?.. Что я скажу корнету Дружко? Я говорил ему в день приема эскадрона — что арестованный офицер — не офицер… Я не могу… Господин полковник, простите меня… Я удивляюсь, как я еще могу жить?!. Носить эти священные вензеля!?. Не могу!.. Не смею!.. Не имею права!!!

Петрик заикался от волнения. Большие серые глаза наполнились слезами.

— Пускай скажут… это Дон-Кихотство…

Барон рукою с сигарой остановил Петрика.

— Нэт, — сказал он, — это нэ дон-кишотство.

Широким жестом барон показал на висевшие в зале портреты баронов фон-Кронунгсхаузенов, — от выходца из Митавы рейтара царя Алексея Михайловича до генерал-лейтенанта в шитом воротнике времен Александра II, и сказал: -

— Тот-то, кто всегда служиль — тот вас понимает… Хороший офицер… Кто биль ваш отец?

— Мой отец служил в Старопебальгском драгунском полку. Был ранен в Русско-Турецкую войну… и умер в 1905-м году.

— Та-ак… А дед?

— Дед служил в Карабинерном полку и убит в Севастопольскую компанию.

— Ошень карашо. А прадед?

— Умер совсем молодым от чахотки в Париже. Он служил в лейб-уланах.

— И дальше?

— Сколько помню, и дальше так же… Все военные. Совсем так, как у вас. Вероятно, с Екатерининских времен, если не раньше.

Барон задумался. Он докурил сипевшую сигару, бросил окурок, обрезал новую и закурил снова. Он молча, смотрел на портреты своих предков, точно советовался с ними. Так простояли они друг против друга минут десять, не проронив ни слова. Наконец, барон торжественно проговорил: -

— Тот-то, кто имел таких предков, тот-то не может не служить!

— Как теперь служить? — задыхаясь, чуть слышно сказал Петрик.

Барон молчал. Он курил короткими затяжками сигару, и, когда она дошла уже до половины, вдруг бросил ее, выкинул монокль из глаза, деревянно, точно манекен, шагнул к Петрику, обнял его, прижался своей шершавой, морщинистой щекой к свежей холодной щеке Петрика и всхлипнул. Петрику показалось, что горячая слеза покатилась из глаз барона по его щеке.

— Тот-то, кто!.. — воскликнул, отходя от Петрика и быстро шагая в кабинет, барон — Должен служить!..

И уже из кабинета добавил: -

— Я это устраиваю!..

Дверь кабинета с шумом захлопнулась.

Барон Отто-Кто после обеда не ходил на занятия. Это было событие. Но еще большим событием было то, что барон Отто-Кто собственноручно писал письма. Про него рассказывали, что, когда он, молодым офицером влюбился в какую-то барышню-помещицу, он призывал к себе эскадронного писаря и диктовал ему любовные письма. «Теперь», — шептал таинственно в канцелярии заходившим в адъютантскую офицерам, Закревский, — "Отто-Кто пишет письма… собственноручно!"…