Морозов молча взял руку Ершова и крепко пожал. Ершов отнял руку.
— Погоди… Много крови на моей руке, неповинной крови… Дай мне омыть тую кровь кровью насильников… Долгое мое дело. И не год и не два пройдут, пока раскачаем громаду крестьянскую. А все одно: мы скажем свое слово и будет по-нашему! Как мы повелим!.. А тех передушим, как задушил я вчера чертова приятеля!
Ершов взялся за весло. Из-за водных просторов, от низких берегов, упиравшихся в разлив, потянули нежные светы. Побледнели воды, звезды померкли, стала голубеть вода, и вдруг ярко брызнули солнечные лучи. Показались в белых кудрях цветущей акации холмы и подъемы Аксайской станицы, развесистыми виноградными кущами сбежали к Дону. Беленькими хатками раскинулась станица, и над нею стал виден низкий белый храм. И чудилось Морозову, что от храма к небу простирались золотые лучи, словно в тех лучах снова спускалась на землю Матерь Божья, Заступница сирых, Покровительница слабых… Вспомнил он в эти краткие мгновения солнечного рассвета, как спасала его Богородица на войне, заслоняла омофором Сына Своего в бою под Дубом и на Стоходе, как спасла тогда ночью у казачьего полковника в снежной метели. И поверил он, что и сейчас спасет Она и защитит его.
В солнечном сиянии были пустые улицы станицы. Крепко спали ее обитатели. Никто не видал, как поднимались к светлеющему в золотых туманах белому храму — жилищу Пречистой, Невесты-Неневестной, нарядный начдив Красной Стрелковой и с ним бледный и худой, обросший темною бородою человек в старом, истрепанном английском френче без погон.
Ясные лучи светом несказуемым обливали голову Морозова, проникали в самое существо его, и из глубины души, как ростки весенних, светло-игольчатых трав, вставала глубокая страстная вера.
«Придет День Господень, яко тать в нощи», неминуемый, светлый и грозный день Русского спасения.
Придет и даст снова узнать под родным Русским небом и под родною Русскою христианскою властью великую радость тяжкою ценой завоеванного духовного единства новой «Единой-Неделимой».
П. Краснов
Сантени.
1924
(На своей белой, как снег, лошади Прелестная принцесса ехала по аллее)
(Уехать — это отчасти умереть)
(Неаполитанская песня о солнце на неаполитанском наречии)
(Стихотворение О. Д. Гловацкой. Перевод с французского сделан Ириной Янушевич.
Мы летим сквозь пространство бездонное
В несчислимых сонмах светил…
Время ждет, монотонное,
Чтобы час прошел и пробил…
Время ждет с непреложностью вечности,
Словно зев, где ночь и тоска,
И скользят в его бесконечности
Все миры, как зерна песка.
Сердце бьет секунды томительно
И роняет в пасть темноты.
Этот бег миров ослепительный
Лишь приманка пустой мечты.
Сердце бьет, как маятник, ровное,
Счет столетий, минут и часов,
Чтоб пробить начало верховное
Той борьбы, где гибель миров.)
(Время ждет, монотонное, Чтобы час прошел и пробил.)
(Время ждет с непреложностью вечности,
Словно зев, где и ночь и тоска,
И скользят в его бесконечности
Все миры, как зерна песка)
(Сердце бьет секунды томительно
И роняет в пасть темноты.
Этот бег миров ослепительный
Лишь приманка пустой мечты.)