Максим Горький - Враги

Николай. Думаю, что брат прав. Необходимо твердо держаться строго определенных принципов, если нам дорога культура.

Захар. То есть вы тоже думаете - закрыть? Как это досадно!.. Дорогой Михаил Васильевич, не обижайтесь на меня... я отвечу минут... через десять!.. Хорошо?

Михаил. Пожалуйста!

Захар. Полина, я тебя попрошу, иди со мною...

Полина (идя за мужем). Ах, боже мой! Как все это неприятно...

Захар. У крестьянина есть врожденное веками чувство уважения к дворянину...

(Ушли.)

Михаил (сквозь зубы). Кисель! Это он говорит после аграрных погромов на юге! Дуррак...

Николай. Спокойнее, Михаил! Зачем так распускаться?

Михаил. У меня нервы болят, пойми! Я иду на фабрику и - вот! (Вынимает из кармана револьвер.) Меня ненавидят благодаря этому болвану! И я не могу бросить дело - ты первый осудил бы меня за это. В нем весь наш капитал. Уйди я - этот лысый идиот все погубит.

Николай (спокойно). Это скверно, если ты не преувеличиваешь.

Синцов (идет). Вас просят рабочие...

Михаил. Меня? Что такое?

Синцов. Распространился слух, что с обеда завод закроют.

Михаил (брату). Каково! Откуда они знают?

Николай. Вероятно, это Яков Иванович сказал.

Михаил. А... черт! (Смотрит на Синцова с раздражением, которого не может сдержать.) А почему именно вы так беспокоитесь, господин Синцов? Приходите, спрашиваете... а?

Синцов. Меня просил сходить за вами бухгалтер.

Михаил. Да? Что это за привычка у вас смотреть исподлобья и демонски кривить губы? Чему вы рады, смею спросить?..

Синцов. Я думаю - это мое дело.

Михаил. А я думаю иначе... и предлагаю вам вести себя со мной более прилично... да! (Синцов пристально смотрит на него.) Ну-с? Чего вы ждете?

Татьяна (входит с правой стороны). А, директор... торопитесь? (Кричит Синцову.) Матвей Николаевич, здравствуйте!

Синцов (ласково). Добрый день! Как чувствуете себя? Не устали, нет?

Татьяна. Нет, спасибо. Руки болят от весел...Идете на службу? Я вас провожу до калитки. Знаете, что я вам хочу сказать?

Синцов. Нет, разумеется.

Татьяна (идет рядом с Синцовым). Во всем, что вы вчера говорили, много ума, но еще больше - чего-то эмоционального, преднамеренного... Есть речи, которые более убедительны тогда, когда в них мало чувства... (Не слышно, что говорят.)

Михаил. Извольте видеть, какая ситуация! Служащий ваш, которого вы оборвали за дерзость, фамильярничает на ваших глазах с женой брата вашего компаньона... Брат - пьяница, жена - актриса. И на кой черт они сюда приехали? Неизвестно!..

Николай. Странная женщина. Красива, умеет одеваться, так соблазнительна - и, кажется, устраивает роман с нищим. Эксцентрично, но глупо.

Михаил (с иронией). Это демократизм. Она, видишь ли, дочь сельской учительницы и говорит, что ее всегда тянет к простым людям... Черт меня дернул связаться с этими помещиками...

Николай. Ну, положим, это неплохо, хозяин дела - ты.

Михаил. Буду! Но еще не хозяин...

Николай. Я думаю, она очень доступна... кажется - чувственная.

Михаил. Этот либерал - спать лег там, что ли?.. Нет, Россия нежизнеспособна, говорю я!.. Люди сбиты с толку, никто не в состоянии точно определить свое место, все бродят, мечтают, говорят... Правительство кучка каких-то обалдевших людей... злые, глупые, они ничего не понимают, ничего не умеют делать...

Татьяна (возвращается). Кричите?.. Все почему-то начинают кричать...

Аграфена. Михаил Васильевич, вас просят Захар Иванович.

Михаил (идет, не дослушав). Наконец!

Татьяна (садится к столу). Почему он такой возбужденный?

Николай. Полагаю, вам это не интересно.

Татьяна (спокойно). Он мне напоминает одного полицейского. У нас в Костроме часто дежурил на сцене полицейский... такой длинный, с вытаращенными глазами.

Николай. Не вижу сходства с братом.

Татьяна. Я говорю не о внешнем сходстве...Он, полицейский, тоже всегда торопился куда-то, он не ходил, а бегал, не курил, а как-то задыхался дымом; казалось, он не живет, а прыгает, кувыркается, стараясь поскорее достичь чего-то... а чего - он не знал.

Николай. Вы думаете - не знал?

Татьяна. Я уверена. Когда у человека есть ясная цель, он идет спокойно. А этот торопился. И торопливость была особенная - она хлестала его изнутри, и он бежал, бежал, мешая себе и другим. Он не был жаден, узко жаден... он только жадно хотел скорее сделать все, что нужно, оттолкнуть от себя все обязанности - и обязанность брать взятки в том числе. Взятки он не брал, а хватал,- схватит, заторопится и забудет сказать спасибо... Наконец он подвернулся под лошадей, и они его убили.