Максим Горький: Женщина

- Врешь, поди...

- Тихонько, ты! А я женщина - хорошая, я все умею, всякую работу, и заживем мы с тобой хорошо, тихо, на своем месте... Я те деток нарожу-выкормлю... ты гляди, какая годная я, пощупай груди-то...

Парень громко хрюкает; мне неловко, хочется дать им знать, что я не сплю, но любопытство мешает сделать это, я молчу и вслушиваюсь в странную, волнующую кровь беседу.

- Нет, погоди, - тяжело дыша, шепчет женщина, - не балуй...я ведь не для этого... пусти...

Грубо и громко парень ворчит:

- Тогда - не лезь! Сама лезет, а сама же ломается...

- Тише ты, услышат - стыдно будет мне...

- А приставать ко мне - не стыдно? Молчание. Парень сердито сопит и возится; капли

дождя падают всё так же неохотно, лениво, и сквозь их шум текут слова женщины:

- Ты думаешь, я мужика ищу? Мне мужа надо надежного, хорошего человека...

- Еще я те не хорош.

- Экой ты какой...

- Мужа ей! - фыркает парень. - Ловки вы тут... мужа! Ишь ты...

- Ты - послушай: шляться мне надоело...

- Ступай домой.

Помолчав, женщина ответила очень тихо:

- Нету у меня дома, и родни нет...

- Врешь, поди, - повторил парень.

- Ей-богу! Забудь меня богородица, коли вру... Мне кажется, что в этих словах ее звучат слезы, мне - нестерпимо тяжело и тошно, хочется встать и вышвырнуть парня из хаты пинками, а потом долго говорить этой женщине какие-то сердечные слова. На руки бы взять ее, как покинутого ребенка... А у них снова началась возня.

- Н-ну, не ломайся, - мычит парень.

- Нет, не надо... силом не дамся...

И вдруг она вскрикнула болезненно и удивленно:

- Ой... за что? За что же?

Я вскочил и тоже закричал, чувствуя, что зверею.

Стало тихо, кто-то осторожно пополз по полу, задел изломанную дверь, висевшую на одной петле. - Это не я, - заворчал парень, - это вон паскуда пристает ко мне. Жулики здесь все, покою нет...

В стороне от него обиженно вздохнули.

- Дурак ты, дурак...

- Молчи... распутница!

Дождь перестал, в окно вливалась духота, тишина сделалась еще плотнее, тяжело давила грудь и, точно паутина, оклеивала лицо, глаза. Я вышел на двор - на нем было как в погребе летом, когда лед уже растаял и черная яма полна теплой, густой сыростью.

Где-то близко дышала, всхлипывая, женщина, я прислушался и подошел к ней: она сидела в углу двора, спрятав голову в ладонях, и качалась, словно кланяясь мне.

Сердясь на нее за что-то, я долго стоял перед нею, не зная, что сказать, потом спросил:

- Ты - сумасшедшая, что ли?

- Отстань, - не сразу отозвалась она.

- Слышал я твои речи к нему...

- Ну - так что? Тебе какое дело? Брат мне ты али кто?

Говорила она точно сквозь сон и не сердясь. Мутные пятна стены, точно безглазые лица, наблюдали за нами, а рядом тяжко дышал вол.

Я сел рядом с женщиной.

- Эдак ты очень скоро сломишь себе голову... Не ответила.

- Мешаю я тебе?

- Нет, ничего. Сиди, - сказала она, опустив руки и присматриваясь ко мне.

- Ты - откуда? - Нижегородский.

- Далё-око...

- Люб тебе парень этот?

Не сразу и как бы считая слова, сказала:

- Ничего. Здоровый такой... да вот - потерянный. Глупый еще, видно. А - жалко, хороший мужик был бы на хорошем месте.

Церковный колокол ударил дважды - она дважды перекрестилась, не прерывая речи.

- Жалко глядеть, когда молодое зря пропадает, жалко силушки, кабы можно - взяла бы всех и поставила на хорошие места.

- А себя - не жаль?

- Как - не жаль? И себя тоже...

- Что ж ты стелешься пред эдаким болваном?

- Я бы его выправила. Думаешь - нет? Не знаешь ты меня...

Она глубоко вздохнула.

- Он прибил тебя, что ли?

- Нет. Ты его не тронь уж...

- А крикнула?

Неожиданно прислонясь ко мне плечом, она тихонько созналась:

- В грудь он меня ударил... он бы одолел меня... А я не хочу, не могу я так, без сердца, словно кошка... Экие вы все какие... несуразные...

Беседа оборвалась. В дверях хаты встал кто-то и тихонько свистнул, точно собаку позвал.

- Это он, - прошептала женщина.

- Уйти, что ли?

Она схватила меня за колено, торопливо сказав:

- Нет, не надо, не надо.

И вдруг подавленно застонала:

- Го-осподи - жалко всех... всю-то жизнь жалко, всю наскрозь, всех людей... Господи-батюшко...

Плечи ее тряслись, она плакала и шептала, жалобно всхлипывая.

- Вот ночью... как вспомнишь всё, что видела, всех людей, - тошно, тошно... закричала бы на всю землю... а - что? Не знаю... нечего сказать...

Это мне было глубоко знакомо и понятно - мою душу тоже давил этот крик без слов.

- Кто ты такая? - спрашивал я ее, поглаживая качавшуюся голову, трепетное плечо, и, успокоившись, она тихо рассказала мне сказку своей жизни: она - дочь столяра и пчеловода. По смерти матери отец женился на молодой девице, мачеха уговорила его отдать дбчь в монастырь, там Татьяна и жила с девя-ги лет по невестин возраст. Выучилась грамоте, рукодельям, а потом отец выдал ее за приятеля, солдата, пожилого человека, лесника в монастырском лесу.