Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 1)

Однажды он, проглотив первый кусок, расслабленно положил нож, вилку и, сжав виски свои. ладонями, спросил с тихой радостью:

- Послушайте - что же это? Все взглянули на него, предполагая, что он ожегся, глаза его увлажнились, но, качая головой, он сказал:

- Это же воистину пища богов! Господи - до чего талантлива русская женщина!

Он предложил пригласить Анфимьевну и выпить за ее здоровье. Это было принято и сделано единодушно.

Не забывая пасхальную ночь в Петербурге, Самгин пил осторожно и ждал самого интересного момента, когда хорошо поевшие и в меру выпившие люди, еще не успев охмелеть, говорили все сразу. Получалась метель слов, забавная путаница фраз:

- В Англии даже еврей может быть лордом!

- Чтоб зажарить тетерева вполне достойно качеству его мяса...

- Плехановщина! - кричал старый литератор, а студент Поярков упрямо, замогильным голосом возражал ему:

- Немецкие социал-демократы добились своего могущества легальными средствами...

Маракуев утверждал, что в рейхстаге две трети членов - попы, а дядя Хрисанф доказывал:

- Христос вошел в плоть русского народа!

- Оставим Христа Толстому!

- Н-никогда! Ни за что!

- Мольер - это уже предрассудок.

- Вы предпочитаете Сарду, да?

- Дуда!

- В театр теперь ходят по привычке, как в церковь, не веря, что надо ходить в театр.

- Это неверно, Диомндов!

- Вы, милый, ешьте как можно больше гречневой каши, s - пройдет!

- Мы все живем Христа ради...

- Браво! Это - печально, а - верно!

- А я утверждаю, что Европой будут праветь англичане...

- Он- еще по делу Астырева привлекался...

- У Киселевского весь талант был в голосе, а в душе у него ни зерна не было.

- Передайте уксус...

- Нет, уж - извините! В Нижнем-Новгороде, в селе Подновье, огурчики солят лучше, чем в Нежине!

- Турок - вон из Европы! Вон!

- Достоевского забыли!'

- А Салтыков-Щедрин?

- У него в тот сезон была любовницей Короедова-Змиева - эдакая, знаете, - вслух не скажешь...

- Теперь Россией будет вертеть Витте...

- Монопольно. Вот и - живите! Смеялись. Никодим Иванович внезапно начинал декламировать:

Писатель, если только он

Волна, а океан - Россия,

Не может быть не возмущен,

Когда возмущена стихия...

- А главное, держите ноги в тепле.

- Закипает Русь! Снова закипает...

- Студенчество... Союзный совет...

- Нет, марксистам народников не сковырнуть...

- Уж я-то знаю, что такое искусство, я - бутафор... В этот вихрь Клим тоже изредка бросал Варавкины словечки, и они исчезали бесследно, вместе со словами всех других людей.

Вставал профессор со стаканом красного вина, высоко подняв руку, он возглашал:

- Господа! Предлагаю наполнить стаканы! Выпьем... за Нее!

Все тоже вставали и молча пили, зная, что пьют за конституцию; профессор, осушив стакан, говорил:

- Да приидет!

Он почти всегда безошибочно избирал для своего тоста момент, когда зрелые люди тяжелели, когда им становилось грустно, а молодежь, наоборот, воспламенялась. Поярков виртуозно играл на гитаре, затем хором пели окаянные русские песни, от которых замирает сердце и все в жизни кажется рыдающим.

Хорошо, самозабвенно пел высоким тенорком Диомидов. В нем обнаруживались качества, неожиданные и возбуждавшие симпатию Клима. Было ясно, что, говоря о своей робости пред домашними людями, юный бутафор притворялся. Однажды Маракуев возбужденно порицал молодого царя за то, что царь, выслушав доклад о студентах, отказавшихся принять присягу ему, сказал:

- Обойдусь и без них.

Почти все соглашались с тем, что это было сказано неумно. Только мягкосердечный дядя Хрисанф, смущенно втирая ладонью воздух в лысину свою, пытался оправдать нового вождя народа:

- Молодой. Задорен.

Не важный актер поддержал его, развернув свои познания в истории:

- Они все задорны в молодости, например - Генрих Четвертый...

Диомидов, с улыбкой, которая оставляла писаное лицо его неподвижным, сказал радостно и как бы с завистью:

- Очень смелый царь!

И с той же улыбкой обратился к Маракуеву:

- Вот вы устраиваете какой-то общий союз студентов, а он вот не боится вас. Он уж знает, что народ не любит студентов.

- Преподобное отроче Семионе! Не болтайте чепухи, - сердито оборвал его Маракуев. Варвара расхохоталась, засмеялся и Поярков, так металлически, как будто в горле его щелкали ножницы парикмахера.

А когда царь заявил, что все надежды на ограничение его власти бессмысленны, даже дядя Хрисанф уныло сказал:

- Негодяев слушает, это - плохо! Но бутафор, глядя на всех глазами взрослого на детей, одобрительно JH упрямо повторил: