Нина Горланова: Сторожевые записки

Ну, конечно, Нинико вошла тут и, привычно собирая воздух в пучки, стала бросать его в Плаксина: "Смиряться надо, наше дело - смиряться, значит, на то воля Божья!". При этом она резко двигала головой, и то одна, то другая сережка на длинной цепочке била ее по зубам. Мне стало жаль и жену, и друга, у которого во взгляде сквозило снисхождение: "Я умнее всех двух тысяч лет христианства".

- Почему к чаю нет печенья? - спросил он (после кодирования Юрка Юркович о себе такого высокого мнения - это все равно, как если б президент США посетил наш дом: мы должны выложиться, принимая высокого гостя, за печеньем сбегать).

Я думал, что на этот раз обойдется без чтения очередной главы его романа. Неделю назад мой друг решил разбогатеть и начал писать детектив с претензией на то, чтобы затмить Акунина и Юзефовича. Правда, мы в прошлый раз дали понять, что это его личное дело. Мы ему дали понять, а он не взял... Голос Юрки Юрковича резал, как алмаз:

- Точно - разбогатею! Главная тема ведь - гомосексуалисты.

- Зачем тебе они?

- Название: "Голубой дом", - не слушая, продолжал он.

Неизвестно, что хуже: то ли пьющий Плаксин, то ли этот - закодировался и пишет о проблемах мужеложства. Честно говоря, с тех пор, как лет десять назад семейная жизнь его дала последнюю искру и потухла, мало какая любовь волновала Юрку Юрковича. Любимый орган может спать спокойно. А свежий интерес к деньгам - сумеет ли он какой-то отблеск страсти навести на весь текст?

- Понимаешь, я сейчас не в форме, завтра приходи, - сказал я.

- Минь, пока ты зависаешь над чаем, расскажу один эпизод. Хочу отшлифовать.

И тут я увидел его заштопанный галстук. Жизнерадостная моль проела его, видимо, в двух местах. Волны прошли по моему сердцу: тоски, нежности, снова тоски. Как живем! Мне Нинико тоже все время штопает одежду. Бывает такое: ты хочешь распространять себя во все стороны... согреть тех, кто пришел, но уже нет сил, так хотя бы изображу.

- Итак, господин автор, вы придумали профессию главному герою? Понял: он ремонтирует "желтую сборку". Теперь вот что: невозможно сочувствовать персонажу по фамилии Мышкодоев!

- А смеяться? - с надеждой спросил Юрка Юркович.

- Так ты не Ильф-Петров... Он будет Топтыгов? Толпыго! Ладно. Да, внешность помню - вылитый президент США. Именно о таком любовнике, похожем на главу супердержавы, мечтает кто-то из налоговиков. Ему предлагали и похожего на Саддама, и всех-всех, но уперся - нет, только на президента США: "Душка! Ночей из-за него не сплю, противного!"

- Можно, я "душку" позаимствую?.. - Плаксин сделал закорючку в тексте. - И вот изящные люди из "Голубого дома" начинают часто приходить к герою.

- Ковбоистому...

- Да, ковбоистому. Это я тоже запишу. Он, как дурак, сначала обрадовался: клиенты постоянные! Они то компьютер приносили в починку, то видик. А потом эти глаза, источающие мед, ему стали подозрительны. Тут важно, - все больше воспалялся Плаксин, - показать, как их намеки, становясь настойчивее, переходят в прямое предложение голубого сотрудничества! Вот где можно блеснуть мастерством!

- Ради чего стараться? А, да, деньги-деньги... - устало кивал я.

- Наш герой - ходок, первое время он прячется у своих многочисленных подруг. И вот сейчас я пишу сцену...

- Похищения, - сказал я.

- Миша! А как ты угадал? Да, сцену похищения сестры. - И Плаксин стал читать своим магнетизирующим голосом: - Самвел сидел перед телевизором, и красные рыбки усталости плавали у него во взгляде, который метался, как шарик на резинке, все более приходя к средней линии. Он смотрел на экран, а рука, объявив на миг о независимости, потянулась к бедру подруги. Скрываться - это такая тяжелая работа.

У меня чесотка началась по всему телу. Что же это такое: только что в гостях был друг, прочел пару фраз - и вот уже скунс словесный. Хочется взвыть и убежать на берег Средиземного моря - тоска!

Ведь в любом романе ценен не лабиринт, а выход из него! Или хотя бы поиски выхода. Плаксин же пишет не для того, чтобы понять или согреть мир, а для денег.

Однако заштопанный галстук Плаксина умолял меня: надо, надо еще потерпеть! И я вспомнил, какие удивительные элегии писал он в двадцать лет: один раз мы были в бане, и у него пошли стихи - намыленный Юра стал ходить между лавками и бормотать (народ разбежался - приняли его за сумасшедшего):

- Эх, разгулялся д'разгулялся декабрьский ветер,

Не жалко ему да не жалко деревьев,

Тем более - хрупких веток

И птичьих перьев.

Ну, так хоть я их пожалею,