Николай Гарин-Михайловский: Вариант

– Что, голова болит? – спросил Кольцов.

– Немножко, – ответил нехотя Стражинский.

– Вам, Станислав Антонович, необходим отпуск, – проговорил Кольцов.

– Ну, уж извините, – загорячился Татищев. – Я больше Станислава Антоновича просидел в этой трущобе.

– Да вы посмотрите на себя и Станислава Антоновича, – отвечал Кольцов. – Вы кровь с молоком, а он совсем высох.

– Я тоже болен, – отвечал Татищев, – у меня горловая чахотка начинается.

Кольцов и Стражинский улыбнулись.

– Смейтесь, – обидчиво отвечал Татищев. – Вы слышите, как я охрип.

– Ну, полно, Павел Михайлович, – махнул рукой Кольцов.

– Вот и полно!

– Я не поеду в отпуск, – сказал Стражинский. – Мои финансы в таком беспорядке, что мне и думать нечего.

Стражинский жил на жалованье 125 рублей в месяц и своих средств не имел. При безалаберной кочевой жизни, при неуменье обращаться с деньгами ему не хватало, и он был весь в долгу. Окончательно его запутал Татищев, богатый человек, любивший хорошо поесть. Он умудрялся тратить на кухню до двухсот рублей в месяц.

– Я решил, знаете, Павел Михайлович, – продолжал Стражинский, – уехать от вас, а то с вами кончу тем, что все у меня продадут за долги.

– Я вовсе не много трачу, – обиделся Татищев, – вот поживите сами и узнаете.

– Ну, господа, пойдем спать, – сказал Кольцов, вставая. – Два часа.

Кольцов ушел наверх. Татищев скоро собрал инструменты и торопил Стражинского.

Стражинский медленно отрывался от работы.

– Скорее, – торопил Татищев. – Оставьте так, кто тут возьмет? Есть хочется, спать хочется. Ну и жизнь!

Стражинский раздраженно молчал, продолжая собирать вещи.

Татищев, одетый в шубу, уселся на табуретку и следил. глазами за Стражинским.

– Измучит нас Кольцов, – начал он, помолчав. – Я понимаю, поработать и отдохнуть, но этакая каторга изо дня в день, и из-за чего, спрашивается? Я второй год с ним. На двух линиях наделал вариантов, измучил себя, других, натратил своих уйму денег и в конце концов, кроме неприятностей, до сих пор ничего не получил. Обещал выхлопотать награды.

– Э, – досадливо проговорил Стражинский. – Какая тут награда! Кто ему ее разрешит? Экономия! Кому нужна эта экономия? Для казны экономия, c'est bien original. [1]

Стражинский воспитывался за границей и любил французский язык.

– Ну, положим, это наша обязанность, – отвечал Татищев. – Но ведь всему должна быть мера, а ведь мы живем так, как будто через год нам ничего не надо будет. Истратить все силы в два-три года, а там что ж? Истаскаешься, куда ты тогда денешься?

– И все это за такое жалованье, на которое прожить нельзя, – ответил Стражинский, укладывая последний циркуль.

Он запер коробку, положил ее в стол, постоял несколько секунд, тупо глядя перед собой, потом досадливо махнул рукой и начал одеваться.

– Это жизнь! – продолжал он себе под нос. – Мечтает о премиях, себя и других морочит. Э! все равно! Идем.

– Вот он говорит, на концессионных постройках премии давали, ну, там и можно было работать, – продолжал Татищев, идя с Стражинским по сонным улицам завода, где они жили, – но из-за чего здесь надрываться? Я не понимаю.

Стражинский молчал.

– Васька, скорей ужинать! – кричал Татищев, входя в квартиру.

Сонный Васька побежал на кухню, принес на блюде аппетитный кусок жареной телятины.

– Опять подливки мало, – заметил Татищев, подходя к опрятно накрытому столу. – А закуску почему не поставил? Тебе сколько раз я говорил, чтобы ставил по два стакана к прибору. И белого вина нет. Перчатки не надел. Я тебе сколько раз говорил, что я терпеть не могу, чтобы ты голыми руками подавал. Трогаешь ими бог знает какую гадость, а потом хлеб ими же подаешь.

Когда все было приведено в порядок, Татищев удовлетворенно сел за стол, аккуратно завязал себя салфеткой, снял пенсне и обратился к Стражинскому:

– Станислав Антонович, пожалуйста.

Сонный Васька стоял поодаль с вытянутыми руками в нитяных белых перчатках.

– Платок носовой, – приказал Татищев.

Васька бросился в другую комнату.

– Да что ты кидаешься, как сумасшедший, – остановил его Павел Михайлович. – Потише не умеешь? Развг ты не понимаешь, что это неприлично.

Через минуту Васька беззвучно подал Татищеву несколько платков.

Татищев взял платок, посмотрел его номер (все его платки были заномерованы), посмотрел номер следующего платка, оставил себе первый по порядку, остальные отдал Ваське, сказав:

– Положи аккуратно на место.