Апполон Григорьев - Один из многих

Он не шел, а скорее влекся первым из пришедших. Костюм его был больше чем скромен; он был очень беден, и бедность эта еще ярче выказывалась от необычайной неопрятности.

Первый из пришедших, только что увидал Званинцева, бросился к нему с распростертыми объятиями, но Званинцев, отстранясь немного, не подал даже руки.

- Ах ты, душа моя! ну как ты? - начал новопришедший и, не ожидая ответа, продолжал: - Ну что? Как дела-то? храбро? а? - И он потер руками и захохотал громко.

- Кто это с тобой, Сапогов? - спросил Званинцев почти громко.

- Это, братец, мой задушевный приятель, поэт, братец, и идет в актеры, - рекомендую.

Званинцев сухо поклонился, и сопутник Сапогова отвечал ему таким же сухим поклоном.

- Что, каков, а? - продолжал Сапогов, толкая своего товарища и поворачивая его к Званинцеву.

Званинцев сел на стул и пристально взглянул на спутника Сапогова, но этот последний потерял даже, кажется, способность краснеть.

Вероятно, Званинцеву пришло в голову, что под этим беспутным развратом сокрыто или страшное бесстыдство, или сознание в себе высших сил, таящихся под грубым, скотским бесчувствием; но так или иначе, он перестал преследовать его своим взглядом и обратился к Сапогову.

Но Сапогов уже стоял с двумя рюмками ликера.

- Ну, на! выпей, что ли? - обратился он к своему спутнику: - чудесный ликер, - тридцать копеек серебром. Ну, пей же, что ли? - вскричал он с нетерпением, видя, что тот не вдруг берет рюмку. - Еще ломается!

Спутник его схватил рюмку и выпил одним духом.

- Храбро! - вскричал с хохотом Сапогов... - Ай да Антоша!.. - Антоша улыбнулся.

Званинцев опять вперил в него свой пронзающий взгляд.

- Ну, что, - обратился к Званинцеву Сапогов, - будем мы сегодня вечером...

- У Мензбира? Я буду.

- Во что? в преферку? - спросил опять Сапогов, подмигнувши левым глазом.

- Пожалуй.

- Втроем? с бароном? - Да!

- Обдерем, как липочку, - закричал Сапогов N; громким хохотом... - А я вчера бился в банчишку с Олуховым: надул, подлец, да зато научил штуке, говорит, в наследство оставлю... - И, наклонясь на ухо Званинцеву, он что-то тихо сказал ему.

- Знаю, - холодно отвечал тот.

Сапогову принесли котлеты, и он бросился уписывать их с жадностию.

Антоша сидел против него, и, кажется, он был голоден.

- А славная вещь, ей-богу! Люблю я котлеты, - сказал Сапогов, поднося вилку ко рту и пристально смотря на Антошу, - всегда ем котлеты, славная вещь!

И, кончивши порцию, он утерся салфеткой и толкнул по плечу Антошу.

- Ну, кутнем сегодня, поедем.

Антоша молча повиновался и машинально встал со стула.

- Прощай, Званинцев, - сказал Сапогов, надевая шляпу, а lа Polka, - до вечера.

- Прощай, - отвечал тот холодно.

- Ну, поедем, Антоша.... Шампанское, черт побери, поставлю, храбро кутнем, - говорил Сапогов, щелкая по ладони пальцем... - А славный малый, ей-богу, - обратился он к Званинцеву, показывая ему на Антошу, - без него бы просто беда. Иной раз хандра щемит, страшная, хоть давись, а с ним и разгонишь.

И, положивши руку на плечо Антоши, он запел: "О, Роберт, люблю тебя сердечно. Любви Души моей ты не постигнешь вечно!". {8}

Они вышли.

Званинцев послал Антоше взгляд на прощанье, но то был взгляд не презрения, а сострадания и участия.

Антоша поник головою и повлекся за Сапоговым.

Через 10 минут Званинцев взглянул на часы и, сказавши: "Ну, теперь пора", набросил фуражку и вышел из кондитерской.

----

На бронзовых часах камина било два часа.

Мари Воловская полулежала на маленьком турецком диване в маленькой, но со вкусом убранной комнате, обитой темно-синим штофом.

В комнатке было полусветло, полутемно.

Левая рука Мари обвила шитую подушку, и к этой руке прильнула ее маленькая головка.

Она была вся в белом. Она была бледна, как всегда. Мари Воловская только что проводила мужа, который уехал куда-то обедать.

О чем она думала?

Длинные пальцы ее правой руки трепетали судорожно, как бы трогая клавиши.

На полу лежал шитый маленький башмачок.

Ног ее не было видно из-под платья. Ее сжимал холод.

На часах било четверть третьего.

Она быстро приподнялась... Лицо ее запылало и приняло какое-то пугливое выражение...

На нем сверкали то страх, то ожидание. Так ждет ребенок полуночного часа, ребенок, напуганный суеверными рассказами няньки.

Послышался звон колокольчика.

Мари окаменела.

Сукно, заменившее двери арки, отвернулось... за ним стоял Званинцев.

Он был таков же, как всегда, но угрюм и грустен.

- Садитесь, - сказала ему Мари твердо и тихо, - садитесь, - повторила она, собравши все силы... - Вы хотели меня видеть, ваше желание исполнено. Последние слова были сказаны с горьким упреком.