Array Array: Пятый странник

— Астролог Лангшнейдериус, повидимому, сошел с ума–сказал второй бюргер третьему и так же выпучил глаза на астролога, — в его руках шляпа и палка, одежда наброшена на плечо, и он говорит сам с собой двумя голосами.

Но в это время виновники странного приключения последовали далее по Геттингенским улицам.

— Если память мне не изменяет, — начал старик, когда они добрались до его дома и уселись в кресла, — то ты ученик знаменитого ученого и философа Гебера.

— Старик принимает меня за кого–то другого, — подумал сын стекольщика и сказал: — Точно, Herr Astrolog я ученик Гебера.

— Давно — ли ты оставил своего благородного учителя? — продолжал старик.

— Недавно, — отвечал странник с некоторым сожаленьем в голосе, — недавно, всего лишь года два тому назад.

— Года два тому назад? — вскрикнул астролог, — это странно. Гебер уже 8 лет как умер.

— Я не могу ответить на ваше ошибочное заключение — сказал странник, — потому что вы, несмотря на то, что я оказал вам уважение, которое я питаю ко всем лицам старческого или дряхлого возраста, повернулись спиной ко мне и к моему креслу.

— Странник, — отвечал астролог и на этот раз действительно повернулся к нему спиной, — тебе должно быть известно, что зрение у астрологов вообще не отличается остротою. Кроме того, тебе, как ученику Гебера, ведомы многие тайны нашей священной науки. Твое исчезновенье есть, конечно, прямое следствие занятий магией и астрологией.

— Не совсем, — отвечал сын стекольщика, делаясь вдруг необыкновенно мрачным, — не совсем. Мое исчезновенье есть прямое следствие слишком сильной любви моего отца к своему ремеслу.

— Непонятно, — сказал старик, — значит, твоему отцу были известны эти тайны?

— Мой отец, — начал сын стекольщика, — был стекольщик. А моя мать, дорогой астролог, была пугливая женщина. Он так любил свое ремесло, что каждую неделю выбивал все окна в нашем маленьком доме, исключительно для того, чтобы вставить новые стекла, а что касается будущего ребенка, то не хотел иметь никакого другого, кроме как в совершенстве похожего на свое ремесло. Не знаю, как это случилось, но родился я, родился сын стекольщика, и я родился, увы, совершенно прозрачным. Это обстоятельство однажды заставило моего отца вставить меня в раму. По счастливой случайности эта рама находилась в комнате доктора Иоганна Фауста, и вот так я познакомился с знаменитым ученым, который руководил мною во время всей моей дальнейшей жизни.

— Фауст? — сказал старик, — не помню.

— И он, любопытствуя, научил меня многим наукам. Я брожу по многим городам нашей страны, но через год я должен вернуться в Вюртемберг. До сих пор я не придумал еще каким путем итти мне к моему открытию.

— Что же ты ищешь?

— Осязаемое ничто.

— Осязаемое ничто? — повторил старик, — но что значит осязаемое ничто, и для чего ты его ищешь?

— Я ищу его, — отвечал странник, — для того, чтобы убедиться, что осязаемое ничто ничего не значит.

— Известно — ли тебе — с глубоким убежденьем начал старик, — что я теперь не только не знаю худ ты, или толст, высок или мал, но даже имеешь ли ты голову на плечах?

— Имею, — отвечал сын стекольщика, поднимая руку и ощупывая голову, — имею. Я ее осязаю.

— Осязаешь?

— Осязаю, — сказал сын стекольщика и задумался надолго.

Задумался и старик. Но они ничего не придумали, потому что пятый странник уже держал открытым ящик для кукол.

Вечером же старик сказал сыну стекольщика:

— В городе Аугсбурге живет некий Амедей Вендт. Явись к нему и скажи, что тебя послал астролог Лангшнейдериус, и он направит твои шаги по отысканию искомого.

— В путь, в путь! По дороге ветер. С неба сумерки, и зажигаются звезды.

— Память мне говорит — будь тверд, — а судьба говорит иное.

Так он говорил, повторяя эти слова снова и снова, пока не добрался до города Аугсбурга.

Он долго искал Амедея Вендта в этом городе, но не нашел его, да и не мог найти, потому что Амедей Вендт родился ровно через 200 лет, после его путешествия.

Тогда он сел на камень и горько заплакал. А на утро он пустился в дальнейший путь.

Из Аугсбурга в Ульм, из Ульма в Лейпциг, из Лейпцига в Кенигсберг, из Кенигсберга в Вюртемберг, из Вюртемберга в Шильду, из Шильды в Билефельд, из Билефельда в Штетин, из Штетина в Бауцен, из Бауцена в Штетин.

А когда он добрался до Свинемюнде, то оттуда прямо в ад, потому что хозяйка гостиницы в Свинемюнде сказала ему, что в аду есть осязаемое ничто. В аду такая мгла, что ее можно схватить руками.